– Я те принесу, покажу. Увидишь – не хуже. По нужде продаёт, – предложил сын.
Оба с минуту молчали, неторопливо и громко схлёбывая с блюдечек чай; над ними широко раскинула тёмно-зелёные лапы двойная крона сосны, – её рыжий ствол на высоте аршин четырёх от земли раздвоился, образуя густой шатёр.
– Стало быть, – заговорил старик, – зря прокинул рубля четыре.
И, сурово глядя в лицо сына, продолжал:
– А всё ты! Никогда ты отцу ничего не скажешь, живёшь потайно! Чем бы плановать свои планы про себя да тихомолком, тебе бы с отцом-то посоветоваться! А так – вот и выходит убыток! Скажи ты мне про эти часы вовремя…
Николай усмехнулся.
– Почто ж говорить? Ты бы подумал – напрашиваюсь я…
– Подумал, подумал, – бормотал отец.
Приподняв брови, он беспокойно стучал донцем ложки о край стола и смотрел на Николая круглыми глазами филина; они уже выцвели, и зрачки их были покрыты частою сетью тонких красных жилок. Лоб у старика – высокий, со взлизами лысины, восходившей от висков, обнажая большие, заросшие шерстью, звериные уши. С темени на лоб падали клочья сивых волос, под ними прятались глубокие морщины, то опускаясь на лохматые брови, то одним взмахом уходя под волоса. Хрящеватый нос, в густой заросли усов и бороды, казался маленьким.
– Почём ты знаешь, что бы я подумал? У отца и попросить можно, не велик стыд! А ты вот никогда ничего не попросишь. Гордость эта ваша, теперешняя…
– Мне ничего не надо, – отозвался Николай спокойно.
– Как – не надо? – сердито крикнул отец.
Сын поднял узкие глаза и спросил:
– Зачем же сердиться?
Старик поглядел на кружевные гряды, седоватую зелень вётел, радужные окна бани.
– Не сержусь я, – вздохнув, сказал он. – А – только беспокойно! Вот зимою двадцать два тебе; уготовал я для тебя жизнь хорошую, достаток, и почёт, и всё, – а ты холодный ко всему. Подарил тебе вещь – хвать – в цене ошибся…
На дворе перекликались бабы:
– Дашка-а! Где ж верёвки-то, растяпа?
– Да в огороде жа! – глухо, точно из-под земли откликалась Дарья.
Со стороны села медленно текли возгласы людей, заглушенный лай собак; день засыпал, веяло усталостью и ленивою жаждою тишины.
На скуластом лице Николая лежала тень скуки, он крутил пальцами тёмный пушок на подбородке, а другой рукой, как бы отсчитывая минуты, часто хлопал себя по колену.
– Ни с девками ты, ни куда! – задумчиво продолжал старик. – Оно хорошо, конечно. И вина не пьёшь, и грамотен, книжки эти у тебя – я ничего не говорю! Однако – непонятно, – парень такой здоровый…
Он пристально посмотрел в лицо сына, спросив потише:
– Ты Дашку не трогаешь?
– Она, чай, не пара мне…
Старик усмехнулся.
– Не про женитьбу говорю я, знаю, что не пара…
– А ребёнок если? – спросил сын, искоса взглянув на отца.
– Эко! Мало девки родят…
– Ну, зачем их трогать…
– Коли бабы есть. Дело – твоё!