Забытый рубеж. Владимир Голубев

где-то рядом. Но его, как и Егора Кузьмича, да и миллионы безгласных советских людей, в эти страшные дни и ночи волновал один вопрос: почему проглядели бурю, ведь загодя видно было, как грозовые тучи кружили у границы, как чернокрылые стервятники прорывались сквозь наши рубежи, оправдываясь навигационными ошибками и перелётами? Да что там «вероломное нападение», а где бравые отцы-командиры, герои гражданской войны и выпускники красных академий, способные на лету разгадать задумки врагов и остановить марш несчитанных полчищ, слетевшихся со всей Европы? Почему так молоды командиры дивизий, юны командиры полков, не обстреляны сорокалетние командиры дивизий да армий? Ответ имелся, но вслух его мало кто выговаривал, даже наедине с самим собой.

      Каждый день, от рассвета до заката, студенты, колхозники, сапёры, члены семей врагов народа трудились на Можайской линии обороны. Отложив лопату в сторону, Чистов спросил:

      – Егор Кузьмич, наверно, скоро и мы воевать пойдём?

      – Всем хватит пороха, Саша, только копай лучше окопчик, чтобы мог солдатик укрыться от артобстрела и воздушного налёта, спрятать свою голову от пуль и осколков. Наших-то соколов Сталина, я чувствую, не дождёшься, только в сводках они кого-то сбивают да бомбят.

      – Товарищ сержант, а вам не страшно погибнуть? – не унимался студент. – Вот так, бац пуля, и всё! Ничего нет и не будет!

      – Нет, не боязно, я пожил на этом свете. Вот только боюсь калекой остаться или контуженым, чтобы надо мной все потешались. Лучше сразу – бах, и всё.

      – Я тоже так думаю.

      – Вот только тебя, дурака, мне шибко жалко, да и всё твоё поколение, кому сейчас восемнадцать-девятнадцать. Так получается – это теперь ваша война, мне-то уже давно за сорок, и так уже на моём веку третья война.

      – Как третья?

      – Ну так считай: первая – на реке Халхин-Гол с японцами, что в Монголии, вторая – Финская, так что, получается, эта с фашистами – третья. А ты говоришь, страшно. У меня-то хоть два взрослых сына и дочка, как ни крути, по-любому мой корень останется, фамилия не угаснет. А вот ты кого оставишь на земле после себя?