– Кстати, Вадим, в Екатеринбурге мне говорили, что ты собирался уйти в монастырь. Если бы это произошло, то в петербургских салонах люди бы задыхались от пересудов. В них ты до сих пор пребываешь в ореоле маньчжурского героя-мученика, покинувшего свет и карьеру.
– Монах, князь Василий, из меня не получится. Кривой и хромоногий, продолжаю любить жизнь. Моя жизнь среди девственной природы таганайских лесов прекрасна. Здесь я, наконец, убедился, что каждому человеку следует трудиться. Не шататься без дела, занимаясь только сменой мундиров и фраков ради парадов и раутов, изображая из себя особу особого назначения, исходя из ранга дворянской родовитости.
– Какие вы здесь озлобленные!
– О ком говорите?
– Конечно, о дворянах!
– Нас здесь мало. Мы здесь элита. Ибо не на верхней степени богатства.
– Но по вам мне приходится судить о ваших настроениях. Разве они патриотичны? Напрашивается естественный вывод, что дворяне, угодничая перед мужицкими богатеями, пляшут под их дудки. Настроение дворян на Урале граничит с упадочным. Даже губернатор в Перми предчувствует ожидающие империю в будущем мифические потрясения. Видимо, вам не ясно, что утвердил в империи пятый год?
Мещерский встал на ноги и, подойдя к роялю, прислонившись к нему, пристально смотрел на Новосильцева.
– Что же утвердил в империи пятый год, князь? – спросил Новосильцев.
– Незыблемость империи. Незыблемость монархии, ибо такова воля дворянства. Государь снова опирается на плечи дворянства. Теперь, надеюсь, тебе ясно, Вадим?
– Мне ясно, князь Василий, многое другое.
– Поделись, что тебе ясно.
– Прежде всего, что дворянство не думает о судьбе России. Оно самовлюбленно убаюкивает себя восторгами перед выдуманными фаворитами. Слишком мало думает, чем живет страна после репетиции русской революции.
– О чем говоришь? – выкрикнул князь, взмахнув руками. – О какой революции посмел сказать? Не было в России революции! Был смехотворный бунт, слава богу, усмиренный силой оружия!
– Блажен, кто верует.
– Верую. В незыблемость династии Романовых верую.
Наступило тревожное молчание. Новосильцев подошел к окну и смотрел на заснеженный парк. Князь рассматривал развешанное на ковре оружие.
– Князь Василий, вам понятно, почему, вернувшись с войны, я покинул гвардию и столицу? – Не услышав от князя ответа, Новосильцев продолжал: – Из-за злости. Ее поселила в моем разуме вся тупость титулованных мерзавцев, сделавших на несчастной войне карьеры и капиталы. С их легкой руки мы, маньчжурцы, за свое участие в войне, за наш патриотизм, за поражение награждены ненавистью русского народа. Нас ненавидят за то, что, по воле Петербурга, носим звание горе-вояк, не сумевших япошек закидать шапками. Я пошел на войну добровольцем из самых честных побуждений защитить русскую землю от обнаглевших самураев. И пережил весь ужас отвратительного предательского поражения. Теперь я озлоблен, что