– Поверь, я и сам не рад, – пробормотал он, убирая ключ.
Итан попытался закрыть рот, но челюсть как будто свело судорогой. В ушах стоял пронзительный свист. Зубы звенели. Он хотел что-то сказать, но Артур уже закрыл за собой дверь.
Через какое-то время Итан прокрался в гостиную. Родители сидели на диване и читали.
– Я гей, – сказал он. – Не би.
Артур посмотрел на жену поверх очков. Вскинул брови, затем вновь опустил глаза на страницу. Франсин понимающе кивнула сыну. Он стоял перед родителями, изнывая от ужасной боли – нервные окончания верхней челюсти молили о пощаде, – и было очень трудно избавиться от мысли, что его допрашивают с пристрастием.
Впрочем, письмо все же обрадовало Итана – самую малость. Приглашение! От отца! Долгие годы он ждал, что отец куда-нибудь его пригласит, а когда это наконец случилось, он невольно задался вопросом: не поздно ли?
Итан бросил свой «Гид» на стул и спрятал конверт в задний карман. Окинул взглядом квартиру, оформленную в минималистичном стиле – точно так, как ему хотелось. Прямые углы, чистые линии и свободные поверхности. Голый кирпич. Никаких фотографий. Долой сентиментальность. Что же теперь делать – с письмом, с оставшейся частью дня? Взгляд упал на две полки из амбарной доски – безмолвные, параллельные и совершенно голые, словно знак «равно» на стене.
Почти два года прошло со смерти матери, и все это время Итан стремительно уходил в себя – с тех пор, как бросил работу и купил квартиру на Кэрролл-стрит. Он прекратил появляться на публике – во всех смыслах этого слова. Он совершенно себе не нравился: трескучий голос, робкие жесты, которые он ненароком ловил в зеркальных витринах. Ему было неловко среди людей, он смотрел на них с завистью и подозрением. В метро, замечая на себе чей-нибудь случайный взгляд, Итан первым делом задавался вопросом, что с ним не так. Не так стоит? Не так дышит? Его щеки вспыхивали от негодования. Почему он вообще в себе сомневается? Зачем принижает себя, ведь и куда более мелкие души уверенно занимают свое место под солнцем?
Любая вылазка в мир стала напоминать позорное поражение. Открытое признание собственной неполноценности. Не важно, что ему требовалось – еда, секс или зубная паста, – от каждой встречи с этим рефреном («Мне нужно! Нужно! Нужно!») Итану становилось физически дурно. В мечтах о полной самодостаточности он представлял себе бункер с уходящими в бесконечность полками, на которых хранились запасы всего, что могло понадобиться ему в жизни. Его мать, его деньги – он выходил из положения, как мог, пытаясь заранее оградить себя от потребностей, окружить себя комфортом.
Общественные места по большей части были объективно неприятны,