Поэтому в начале тридцатых годов Советская власть начала практиковать массовые облавы и высылку цыган в Сибирь и северные регионы страны. Поутихла эта волна лишь за два-три года до начала Великой Отечественной войны.
– …Саня, я всегда гордился дружбой с тобой. Ты начитанный, образованный, культурный… черт, даже не знаю, какой еще… Короче, умный! – выслушав товарища, сказал Иван. – Твой рассказ о цыганах, конечно, интересен. Только видишь ли, в чем дело… Я ведь тоже по духу интернационалист, да только сволочей не перевариваю. А сволочей среди них предостаточно.
– Ты о тяге цыган к воровству и нежелании трудиться на благо общества?
– Так точно. И не учитывать подобные качества этого с позволения сказать «народа» я в своей работе не имею права. Не имею! Ты вот сейчас распекался об их разнесчастной судьбе: дескать, и национальности такой нет, и притесняли их всячески… Может, оно и так. Да только мне сейчас вспомнился доклад комиссара Урусова в сорок четвертом году.
– Ты мне не рассказывал об этом. Что за доклад?
– Урусова тогда только назначили начальником МУРа. Собрал он весь свободный личный состав в актовом зале и, прежде чем обозначить задачи, мобилизовать, так сказать, поведал историю о Кузьме Песочникове. Слышал о таком?
– Нет.
– Песочников – старый большевик, руководил в 1918 году восстанием рабочих и солдат в Мурманске. Там же несколько лет боролся с контрреволюцией и саботажем. А умер в блокадном Ленинграде от голода. При этом знаешь какую он занимал должность?
– Нет, конечно, – мотнул Васильков головой.
– Он заведовал большим продовольственным складом. Понимаешь, Саша? Под его началом был забитый продуктами склад, а он умер от истощения. Ни крошки не взял! Потому что это общенародное, социалистическое. Вот это я понимаю: гражданин! Человечище! Глыба!
Довод был сильным. Переваривая услышанное, Васильков молчал.
Старцев поднялся с насыпи, отряхнул галифе. И кивнул в сторону табора:
– Так что не надо защищать этих оборванцев. Мне до фени, какая у них национальность и есть ли ей название. До фени цвет кожи, язык, обычаи и какие они поют своим детям песни на ночь. Меня гораздо больше интересует их асоциальный образ жизни и то, что им вменяется серьезное преступление. Вот за эти вещи я с них три шкуры спущу! А станут нормальными, так я с ними за руку здороваться буду.
Александр поднялся вслед за товарищем, оглянулся на шатры и кибитки. В расположении табора ничего не изменилось: та же полная пожилая цыганка с тазиком белья, тот же бородатый мужик с колесом от кибитки и те же дети, веселящиеся возле потухшего костра.
– Пошли, – проговорил Иван. –