Вернувшись в колонию и проучившись еще неделю, я понял, что у меня кроме моих глаз, за которые мне просто так дали колбасу, есть еще один, до этого неизвестный, талант. Я очень мелодично пел. Преподаватель похвалил на уроке и задал выучить песню. Слова и мотив ее были очень жалостливые, в сочетании с моим тоненьким голоском получалось недурно. «То, что нужно!» – подумал я. Этим и воспользуюсь в следующий раз на базаре. Испытания таланта прошли более чем успешно. Я принес полную пазуху фруктов и несколько кусочков колбасы.
– Я в тебе не сомневался, малой! – Ленька отвесил сначала легкую затрещину, после обнял по-братски за плечи.
Преподаватель по пению удивлялся: только задает песню выучить, а я уже следующую прошу.
– Это мой самый лучший ученик! – говорил он воспитателям нашей группы, которые периодически интересовались у учителей нашими успехами по разным предметам. Если бы они видели меня на базаре…
Сначала я понял, что не ко всем подходит этот метод. Мужчины – те вообще сразу могут не просто прогнать, а с ускорением по мягкому месту. А вот женщины! То совсем другое дело. Стою, присматриваюсь, кто новенький приехал на базар, также какая из хозяек покрупнее в теле, ну и третий признак – у кого из них глаза грустные. К той иду, иногда прихрамывая, или руку держу, как будто, повредил и очень сильно болит. И жалостливым своим голосочком начинаю исполнять свой репертуар. Пел чаще всего украинские песни: они такие мелодичные и за душу берут. К тому же учитель по пению отмечал, что голос у меня недурен. Позднее и четвертый признак добавился – кому какую песню исполнять. В конце, когда глаза хозяюшки становятся блестящими от слез, когда руки к фартуку тянутся, чтобы утереть влажное от слез лицо, я еще жалостливее добавляю:
– Тетенька, я есть очень хочу! Хотите я еще Вам спою, – они-то и сказать обычно в этот момент ничего не могут. Только руками машут, глаза вытирают, потом Бога обычно вспоминают. А я не останавливаюсь, чуть тише добавляю:
– Там еще меня ждут поменьше сестрички и братик. Все взрослые в голод померли, а мы сами остались.
После одного такого выступления можно было идти к остальным на пригорок возле села в условленное наше место, куда каждый приносил, что добыл в селе. Я всегда раньше всех приходил, и у меня была полная пазуха еды. О многом думал, пока всех ждал. В основном о том, почему же мы все оказались в колонии и почему я не могу поехать с мамой. Думал о Боге, о котором часто на базаре вспоминали почему-то шепотом и за помощью к нему обращались, просили спасти и сохранить. «Что это за Бог такой? Все его вспоминают, когда плохо иль беда какая у кого. А он никак не помогает». Считал так: если кому нужно помочь и просят тебя, бери и помогай! Поэтому долгое время я в него не верил.
Мой