Никто не скажет мне «Постой».
На кухне тьма,
Ножом по горлу.
«Человек сквозь фары в темноте…»
Человек сквозь фары в темноте,
продвигаясь, думал о себе.
На лице улыбка, счастье – бред,
мир, который есть его портрет.
Человек, что вдруг сошел с ума,
он забыл про деньги, про работу и дела.
Человек, что счастлив, он же враг
тем, кто ждет зарплату натощак.
Человек все счастлив вмиг и, в такт
продвигаясь, шел к мечте, и так
шел и шел сквозь фары в темноте,
вновь напоминая о себе.
Он человек, что столько лет
знал, что будет этот век,
двигаясь с улыбкой на устах,
потерял обиду, смерть и страх.
Человек, что счастлив, больше Бог.
Он рисует песни и поет на холст.
Человек, что счастлив, больше жизнь.
Он танцует в книге и читает свинг.
Человек задумался. Просто человек.
С каждым днем тусклее становились здесь
фары – близится немая смерть.
Он начинает третью жизни треть.
Человек
Человек, что бродил по комнате.
Человек, что бродил. И в комнате
человек бродил.
Человек, что бродил, и помер бы,
но бродил. Да вроде бы
жизнь бродил
человек, что не ищет помыслов,
человек, что не ищет конусов.
Человек, что не
человек. Ну, и пусть на краешке
человек. Что уже на краешке
человек тыщу лет.
Человек, что не ждет хорошего.
Человек, что не ждет, и, может быть,
не захочет ждать.
Человек, в чьих сердцах отложится
или в чьих покроется,
не заставив ждать.
На смерть мухи
Вот человек. Вот нос. Вот ухо.
Вот все, что стало ему сухо —
допустим старое вино.
Вот человек второй. И нос. И тоже ухо.
И тоже стало ему сухо
оттого, что пьет вино.
А вот вино. Вот пробка. Муха
над сыром чахнет. В муках
желает «не убить» ее второй.
Но как любезна стала жутко
для первого летающая муха,
что сыру не дает покой.
Второй, все понимая, в стуках
гоняет муху по столу,
не желая видеть муху на сыру.
И тут вдруг раздразнилась муха,
второму стукнув по виску
(смех первого пришел к лицу).
Второй оскалился, и тут-то
вскипели вены все на лбу.
И рот вдруг обронил слюну.
Но муха, стало быть, исчезла,
ища спасение на кухне —
открыла для себя весь дом.
Она сама с собой покончит,
как только обнаружит жизнь
непознаваемой, а если точно
недосягаемой в своих
Размерах, и заочно
расстается с миром первых
и