– Держи. – Она плеснула крови во второй бокал и подняла его. – За тебя. Надеюсь, тебе понравится в Париже.
– Спасибо за гостеприимство.
Наши бокалы скрестились со звоном, и Вероник сделала маленький глоточек, смакуя содержимое.
Смотреть на это было неприятно, я отвела глаза и залпом опрокинула в себя бокал. Кровь горячей хмельной волной хлынула в желудок, и я закашлялась.
Вероник наклонилась ко мне, постучала по спине, протянула салфетку:
– Никак не привыкнешь?
Я промокнула губы, оставив на салфетке кровавый след, и кивнула.
– Это не микстура, Жанна, чтобы глотать ее с такой брезгливостью, – мягко, словно неразумному ребенку, заметила Вероник. – Это наш витамин жизни. Пойми это и перестань терзаться. – Она спокойно сделала последний глоток и отставила в сторону пустой бокал. – А теперь пойдем, подберем тебе наряд для бала.
Вероник
При рождении ее назвали Анхелика Долорес Габриэла Эсперанца Фелисидад Вероника Риверра. В ее имени сплелись имена бабок и прабабок, родительские пожелания и ожидания[3]. Ее имя стало не только именем, оно определило ее судьбу – год за годом проживать новые жизни, предопределенные одним из имен. Каждая новая жизнь не была для нее ролью, не была маской. Она никогда не играла и не притворялась. Просто приходило время поставить точку в истекшем периоде жизни и стать другой. Она жила на свете довольно долго, чтобы привыкнуть к этому. Экзотичное для европейцев имя очень пригодилось в ее второй, вампирской жизни. Она не придумывала себе имен – всего лишь выбирала из числа своих собственных.
Сначала была Анхелита – непоседливая, как кордонасо[4], свободолюбивая и шумная, как кетцаль[5], своевольная, как Карибское море. Анхелита родилась в богатой мексиканской семье за шесть лет до наступления двадцатого века. Ее смуглый, как пират, отец продолжил семейное дело и занимался торговлей лошадьми. Зеленоглазая и рыжеволосая шотландка-мать никогда не ступала за порог дома без широкополой шляпы, чтобы солнце не испортило ее лилейный цвет лица – предмет зависти жен всех соседей.
Анхелита, будучи первенцем счастливой супружеской четы, с самого рождения была окружена заботой и любовью. Когда она начала подрастать, мать поначалу всерьез занялась ее светским воспитанием, стремясь вылепить из нее настоящую европейскую леди. Но Анхелита, казалось, с рождения впитала в кровь вольный ветер мексиканских прерий и шумный щебет птиц.
– Оставь ты девочку в покое, – смеясь, говорил отец, глядя, с какой неохотой малышка мучает фортепиано, как колет пальцы, выводя неумелые стежки на вышивке, и с какой скукой внимает правилам этикета. – На что ей эти премудрости? Пусть лучше побегает в саду.
И мать сдалась. Вольное дыхание Мексики и ее саму, с детства воспитанную по европейским меркам, нет-нет да и подбивало