Потом я увидел фильм по повести Лу Яо, обошедший многие страны мира. Он был лиричен и красочен (особенно хорошо изображалась в нем деревенская свадьба), но все-таки уступал повести в раскрытии социальных конфликтов, например, в обрисовке отрицательных персонажей, в отражении жизни города. И, наконец, в Китае я встретился с самим Лу Яо: человеком очень простым и в то же время умным, вдумчивым; чуть старше, чем я себе представлял. Он уже заместитель председателя Союза писателей провинции Шэньси – одной из северных провинций, которые дали Китаю и всему миру такого замечательного прозаика, как Чжао Шули, известного в нашей стране рассказами «Женитьба молодого Эрхая», «Песенки Ли Юцая» и другими колоритными произведениями о китайских крестьянах.
Характерно, что недавний роман Лу Яо – «Обыкновенный мир», появившийся в 1986 году, тоже посвящен деревне и возвращает читателей к периоду «культурной революции», из-за которой погиб Чжао Шули. Автор добивается широкого охвата исторической действительности, активного использования национальных традиций. Одновременно Лу Яо связан и с европейской культурой, с русским творческим наследием.
Сейчас, когда в Китае происходят большие перемены в общественной жизни и стала актуальной проблема восприятия западной культуры, знаменательными оказываются мысли Лу Яо о том, что для писателя одинаково важны и творческая свобода, и чувство социальной ответственности: «Мы не можем потакать низменным эстетическим запросам определенной части общества»; «Писатели никогда не должны утрачивать ощущения того, что они – простые труженики. Если мы начнем с прохладцей относиться к трудовому народу, то наши сочинения превратятся в траву без корней».
Отсюда вытекает еще одна важная мысль Лу Яо – о том, что корни нации прежде всего – в деревне. Этим повесть «Судьба», как и многие другие современные китайские произведения, близка к нашей «деревенской» прозе. Автор не идеализирует простых людей, показывает равно как их трудолюбие, бескорыстие, честность, так и недостаточную культурность, боязнь спорить с деревенским руководством. И все-таки именно крестьяне – при всех необходимых оговорках – становятся в повести средоточием нравственного начала.
В Китае последних лет развилась целая «литература поисков корней», но это не совсем то, что предлагает нам Лу Яо, а скорее идеализация старины и первозданных сил в духе китайского почвенничества или латиноамериканского «магического реализма». О такой литературе Лу Яо как раз говорит с осуждением: «Еще неизвестно, стоит ли призывать всех писателей и художников удаляться в “первобытные леса” для “поисков корней”».
Разумеется, в повести молодого автора, да еще написанной после длительного периода упадка китайской культуры, отнюдь не все безупречно и в развитии художественной мысли, и в стилистической палитре. Тем не менее «Судьба» привлекает необычным для современной китайской литературы вниманием к любви, отчетливой социальностью, преподнесенной в достаточно мягкой форме. Недаром в аннотации к китайскому изданию сказано: «Повесть изображает сложные жизненные коллизии. В ней сплетаются воедино город и деревня, общество и семья, взлеты и падения, надежда и раскаяние, любовь и тоска. Все это складывается в правдивую картину современной общественной жизни».
Глава первая
К вечеру небо заволокло густыми тучами, земля, до этого дышавшая жаром и заполненная звуками, вдруг затихла, и даже самые шумные насекомые перестали стрекотать, как будто в нетерпеливом ожидании. Ни ветерка, ни пылинки. Лягушки вылезли из реки на берег и бессильно зашлепали к посевам, к дороге. Вокруг по-прежнему было жарко, как в парильне, но с западных гор плыли все новые черные тучи. На горизонте уже сверкали первые молнии, однако грома не было слышно – вместо него раздавался какой-то непрерывный глухой треск, внушавший людям страх: приближалась сильная гроза.
В этот самый момент Гао Цзялинь, временно работавший деревенским учителем, перешел вброд речку и почти бегом возвращался в свою деревню Гао. Он только что участвовал в совещании деревенских учителей в правлении коммуны, по дороге изрядно вспотел и сейчас нес майку и красивую синюю рубашку в руке. Взобравшись на каменистый берег, он уже на пороге дома услышал басовитый гул, доносившийся издалека.
Отец Цзялиня сидел на корточках на кане[1] и курил трубку, задумчиво теребя седую бородку. Мать, ковыляя на своих бинтованных ножках, несла на кан еду. Когда старики увидели сына, их сморщенные лица, напоминавшие грецкие орехи, тотчас расцвели. Оба были просто счастливы, что сын успел вернуться до грозы. К тому же