Ещё раз вобрав в себя дым, но не затянувшись, Нина придвинулась к Токарю вплотную и медленно выпустила тонкую прозрачно-синеватую струйку дыма в его приоткрытый рот.
Дым привычно обжёг лёгкие.
Они повторили во второй раз: сперва Нина, следом Токарь.
Токарь крепче ухватился за руль.
Постепенно тоскливый экстерьер за тонированными стёклами начал преображаться, обретая привлекательность сюрреалистической сказки. Это были не зрительные галлюцинации. Чтобы их вызвать, Токарю требовались куда более сильные стимуляторы. Нет, это было его одурманенное воображение, мощная волна наркотической эйфории, из-за которой всё вокруг всегда становится привлекательным, немного нереальным, цвета – насыщенней, и в простых звуках слышится красивая мелодия.
Токарь расплылся в глупой беззаботной улыбке. Трезвости ума вполне хватало для того, чтобы не забывать о дороге, поэтому он перестал пялиться в боковое окно и сосредоточился на чёрной ленте трассы. Белые разметочные полосы потихоньку стали замедлять свой бег. Теперь они заползали под железное брюхо машины с черепашьей скоростью. Так медленно, будто «патрол» ехал не больше десяти километров в час. Заторможенно моргнув, Токарь опустил глаза на спидометр.
Сто пятнадцать.
Он придавил педаль газа. Стрелка на спидометре рывком перескочила на отметку в сто двадцать пять, но чёртовы полоски и не думали ускоряться. Продолжать Токарь не стал. Не такой он дурак, чтобы купиться на коварство этой забойной травки.
Нина смотрела в боковое окно со своей стороны. Её руки покоились на коленях, сжимая зажигалку и погасшую трубку. Голову откинула на широкий кожаный подголовник.
– Палитра Сислея, – сказала она ровным, отрешённым голосом, чуть низким, с сексуальной хрипотцой.
– А?
– Зелень деревьев, прозрачная голубизна неба, бежево-жёлтая глина и песок обочины, а солнце – ослепительный кадмий. Любимые цвета художника Сислея.
– Хе-хе.
– Ты чего?
– Сислей. Смешная фамилия.
– Да уж, обхохочешься, – Нина поморщилась, кисло посмотрела на магнитолу и опять включила свой плейлист. Блатные песни никак не ассоциировались у нее с художником-импрессионистом.
Они умолкли, погрузившись каждый в свои пьяные мысли. Остекленелые глаза Токаря смотрели прямо перед собой, на дорогу.
– Си-и-сь-л-е-ей, – проговорил он с такой интонацией, с какой обычно говорят люди в фильмах, когда изображают, будто они под гипнозом или заколдованы.
Нина хмыкнула, затем ещё раз, потом она стала мелко смеяться, всё громче и громче, и наконец закатилась настоящим хохотом. Она хохотала, как сумасшедшая, и от этого её безумного гогота Токарю сделалось не по себе. Противный холодок пробежал по его телу. Впрочем, он тут же нашёл этому объяснение: травка. От неё часто «садишься на измену».
Я обещал рассказать