Гадостное место, но спокойное. Никому ни до кого нет дела. Здесь можно не прикрывать плащом вышитые по вороту рубахи белые волны. Можно не бояться, что вдруг ухватят за рукав цепкие пальцы и какой-нибудь смолен, недобро прищурив серые глаза, скажет: «Белый Плес? А ведь о них уже лет тридцать как ничего не слышно!». В лучшем случае отлупят всем миром, чтоб не кощунствовал. В худшем – похватают колья и топоры. Слишком хорошо знают смолены, чем промышляют упыри, проглоты и прочие твари, до поры прикидывающиеся людьми.
Лет через десять знак погибшего рода перестанут узнавать. В каких скрынях хранят боги то, что забыто людьми? Не слишком ли высока плата за то, чтобы не оглядываться в толпе, чтобы не ждать, когда свои же ударят в спину? Свои по крови, по рождению…
Хотя что тебя заставляет лезть к людям? Ступай обратно в лес, в стаю к Серу, к принимающим и любящим тебя. Можно было б, но…
Война… Десять лет войны. Она рубила с плеча, перемешивала куски, заново лепила как получится. Смолены, нордры, герумы, жители Матерой земли… Новая Империя, замирение меж племенами, довольство. Но между людьми и Лесом – вражда. Нет Лесу дела до человеческих бед и обид, незачем ему разбираться, за какое зло одни люди другим мстили. Помнит он только горящие беззащитные деревья, зверей и птиц, согнанных с привычных мест, детенышей, без родителей оставшихся, ягодники вытоптанные, воду, кровью замутненную. Возненавидел Лес людей, начали люди Леса бояться. В ночь последнего летнего полнолуния на празднике у Бора редко теперь человека встретишь.
Но все же через чащу людям ходить надо. Обозу купеческому, если остров огибать, путь вдвое длиннее выйдет. Раньше от одного города к другому наезженные тракты сквозь дебри вели, но за годы войны они частью заброшены были, заросли, частью самими же смоленами разрушены, чтобы враг не подобрался. Вольга провожал обозы через лес. Договаривался со зверями и нежитью, распознавал ловушки хищных тварей, выводил подопечных на верные тропы. И следил, чтобы люди Лес не обижали.
Тинггард, Хофенштадт, Воеславль… Начало пути, конец дороги. Купец отсчитает монеты, стараясь не давать серебра. Сотворит охранительный знак или перекрестится вслед уходящему проводнику, плюнет: «Тьфу, нежить!». И снова корчма на задворках, где никому ни до кого нет дела, где можно расплачиваться заработанными деньгами и ждать следующего тороватого, чтобы вести его куда скажет. Убеждать себя, что нужен людям так же, как Сер своей новой стае – собранным по лесу, отчаявшимся, растерянным, потерявшим своих одиночкам. Заставлять себя не вскидываться, прислушиваясь, когда кто-нибудь из купцов