Сцена эта была комична и довольно противна. Обедал один в хорошей частной столовой. Вечером в комнате Трояновского и Виноградова пили чай. Был опять Фед[ор] Свербеев. Еще архитектор Леопольд Исакиевич Лиштвак (еврей?). Очень болтливый, осведомленный в искусствах, но довольно назойливый и подозрительный, по отзыву Виноградова. Говорил он много. Сегодня получил на poste restante’e[93] письма от Анюты и Варюши.
12 дек[абря], среда
Опять хлопоты до 4-х часов. С Ив[аном] Ив[ановичем] Троян[овским] ходил к Лаздину в министерство хлопотать о декларациях. Вчера пришла телеграмма от Сытина, что его паспорт отложен на 18-е. Констернация[94]! Обедали в Roma Keller[95] c Мекками и Свербеевым. После обеда в своей комнате писал письма в Париж Мифу и Генриетте; Варюше и Жене Сомову в Нью-Уорк. Около 11-ти ко мне зашел Трояновский приглашать пить чай к ним. Виноградов интересно и забавно рассказывал о Шаляпине и Собинове. Препоганый этот Шаляпин, страшный жмот.
13 дек[абря], четверг
Из Москвы сегодня приехал Игорь Грабарь. По дороге в вагоне он познакомился с американским журналистом и писателем по вопросам искусства Joseph Zinger’ом – конечно, евреем. Представил его нам. Тип противный и подозрительный – вид шпиона от большевиков. Пил утренний кофе в café Reiner. Потом я ходил с Троян[овским] и другими в контору White Star Line покупать билеты.
Там Ив[ан] Ив[анович] предложил мне остаться в Риге до приезда Сытина и ехать с ним после отхода Adriatic’a на след[ующем] пароходе 29-го. Я сначала нехотя согласился, растерялся, не умел сразу ответить, но к вечеру обдумал ответ и пошел к Трояновскому отказываться. Тот особенно не настаивал, но, видимо, доволен не был. Я обедал с ним в столовой Соколовского, потом с ним же пил кофе у Reiner’a, и объяснение мое было с ним после обеда. Ни я его, ни он меня не убедил. Я говорил, что Сытин, верно, не приедет и ко 2-му пароходу и что я поехал вовсе не для того, чтобы сопровождать его, Сытина. В 9 часов за нами всеми зашел Пурвит, и с ним мы отправились в клуб латвийских художников в старинный (около 1600 [г.]) маленький домик, прелестно и остроумно отреставрированный под старый рижский стиль. На стенах длинной голубой с белым комнаты портреты и картины, эпохистрюкированные[96] художником Гринбергом[97] и отлично запатинированные и закопченные. За ужином было человек 20. Дам не было.
Я сидел между Пурвитом и Гринбергом[98], оказавшимся очень симпатичным. Было множество тостов и речей. Отличился темпераментный архитектор Федерс[99]. Говорили хорошо и тепло Пурвит и Рончевский[100]. Из нашей компании говорил Грабарь ловко и самодовольно; Захаров – в шутливом тоне и очень остроумно; Конёнков вместо речи произнес «подходящее случаю» стихотворение, которое я не понял, по правде сказать. Думаю, что и никто не понял его. После ужина я разговаривал с декоратором рижской оперы Витоль’ем[101] о театральных их