– Что скучаешь здесь, в этом языческом обиталище? – усмехнулся Лонга, обращаясь к Торвальду. – Решил взяться за старое?
Торвальд резко встал и схватился за рукоять своего меча. Лонгу это ещё больше раззадорило.
– Что же ты, поднимешь руку на своего брата-христианина? За что? Защищаешь своего божка-идола?
Торвальд медленно и гневно начал подходить к церковнику. Его лицо было сосредоточено. Рука всё ещё была на мече.
Осока ничего не понял, чем была вызвана такая вражда между христианами, но однозначно знал, что это всё нужно прекратить.
Он преградил своим конём дорогу воину.
– Полно тебе, Путешественник, – примирительно начал тысяцкий. – Мы люди не книжные, всех ваших дрязг не разумеем, но кровь христиан здесь проливать не позволим.
– А я кровь христиан здесь и не собираюсь проливать, – с натугой ответил варяжский миссионер. После этих слов он, казалось, успокоился. – Змею вы за пазухой пригрели. Многие беды его действа приведут в дальнейшем.
Тысяцкий нахмурил брови:
– Заслуг твоих, Путешественник, перед Господом нашим не умаляем, но скверну возводить и напраслину на людей Божьих не позволим. У нас, в конце концов, княжий приказ. Да и на вопрос ты не ответил: что делаешь здесь?
Торвальд убрал руку с меча и уже совсем ровным голосом отвечал:
– Думаю, я здесь, воевода. Место тихое да спокойное.
– Как же оно тихое и спокойное, когда сатанинским язычеством осквернено?
Тысяцкого ответ варяга не удовлетворил.
– Где же тут сатанинское язычество? Роща берёзовая, опушка. Там, внизу холма, течёт речка. Тихо, спокойно. А идолище… – Торвальд вздохнул. – Идолище вы это не уничтожите. Сильно оно очень. Это вам не гром-молния и не солнце красное. Оно древнее всего. Со злобой людской родилось на заре эпох, так со злобой и умрёт. А идолы… Всего лишь статуи.
Тут в разговор встрял Лонга:
– Что же ты, Путешественник, не веришь в спасение Христово? Сам в Бога уверовал в истинного давнее многих здесь на Руси, но речи языческие держишь. Али не веришь, что к Христу можно через свет прийти и победить злобу людскую?
– Злобу людскую как же победить? Верим-то мы в хорошее, а дела делаем плохие, – сокрушённо отвечал варяг.
Лонга не унимался:
– Да знаешь ли ты, что с приходом на Русь веры Христовой сколько уже порядков зверских устранилось?
– Это каких же? – Торвальд возмутился. – А что, давеча, до крещения, можно было женщин насильничать на глазах у родни?
Тут уже возмущаться надо было тысяцкому, потому как варяг недвусмысленно намекнул на деяния князя в Полоцке.
– Ты последил бы за языком, а то не ровён час…
Договорить ему Торвальд не дал.
– Что, не ровён час? Клещами язык вырвешь? А где же твоё смирение христианское? В головах у вас зло. Думаешь, князь твой женщин неволил, насильничал, грабил и