Светославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира. Александр Вельтман

при Ольге Княгыне, а Княгыня была у Царь-града, а то был день праздный Купала; а жрецы шли на Днепр, несли мыло да ширинку узорочную, да лохань златую великую, да на лошках златых великих златую, сыпанную жемчугом одежду, да гребень, да елей на умащенье. А людьем, на берегу, ставили столы браные, и корм, и сологу, и рыбу, и мед, и пиво на пир великий; а пришли людье на Днепр, а Вещий принял золотую госпожу, моет мыльнею… глядит… на волнах чюдо какое! лежит девица, всплыла из пучины, лепая, красная, распрекрасная!.. спит!.. Владыко завидел ее, да и уставил очи, уставил очи, да и ронил Божича в реку; Божич канул, да и пошел на дно. А Владыко не ведает, что творит, да и покрыл полою белой ризы; а девица русая, белая, словно из мовни, спит себе, любуется устами; а ланиты – день румяной, а лоно – две волны перекатные, а вся пышная, снежная, пух лебяжий. Вещего обдало пожаром… сором, да и только! Берет он девицу на руки тихо. «Подайте – говорит… а сам трусится, – подайте покров поволочитый!» – говорит да кутает девицу в ризу, не зрели бы люди. Подали покров поволочитый; окутал девицу в одеяло, несет, обливается градом, чуть дух переводит; а жрецы за ним следом, да поют, величают Божича. А величают они так.

      Тут Мокош затянул сиповатым голосом:

      Грядите во славу-д-мыльницы божьи,

      Черпайте-д-златом волны морские.

      Свету свет, велий боже наш!

      А листом румяным-д-господыню хольте,

      Олеем душистым-ма-главу ей мастите.

      Свету свет, велий боже наш!

      Усыпайте-д-волны, волны-д-морские,

      Лазоревым цветом-ма-д-маком багряным.

      Свету свет, велий боже наш!

      Поливайте-д-волны-д-сытою и млеком,

      Кудри златые ладьте частым гребнем.

      Свету, свет велий боже наш!

      Заплетайте косы-д-хитрой плетеницей,

      Умывайте тело-д-кипучею пеной.

      Свету свет, велий боже наш!

      – Так спевали жрецы, а Владыко Вещий идет во храм Господский весь не свой… а зной градом с чела выступает; а велит никому идти в хором, кроме причета, на то воля Госпожи, говорит. А причет ставит на место над стоялом небо, а Владыко Вещий закидывает завесу да велит всем прочь идти, а девицу кладет на золотую подушку, а распахнул Вещий ризу…

      Тут Мокош остановился, приставил костыль к левому плечу, снял шапку и, улыбаясь, почесал голову…

      Юноша также остановился, рассказ Мокоша о деве привлек его внимание.

      – Ну, дедушка, что ж, как распахнул Вещий ризу?

      – Хэ! – произнес Мокош, улыбаясь, и потом, приложась к уху юноши, молвил шепотом: – Ровно голь гола!

      Юноша нисколько не удивился. Мокош продолжал вслух:

      – И проснулась, очи ровно два светила небесных лучи бросают. «Где-сь я?» – говорит; а Владыко молчит, онемел да вперил очи на девичьи красы; а ей студно стало, набрасывает долгие русые косы на белые перси, а вся такая ласная!.. а Вещий – так его и бьет грозница – распылился, накинулся, словно канюк[7] на голубицу; а она хвать его за седые власы, словно коня за гриву, да и вскочила на выю; вези, говорит, на широкий Днепр! да и начала гонять по хороми, бьет долгой косою по хребтам.