– Опять замечтался! – резко одернула его Линайна.
– А вот и нет, – заявил Морил.
Он слез со своего места позади козел и поспешно перебрался в заднюю, крытую часть повозки. Его мать и сестра уже переодевались в ярмарочные костюмы, расшитые блестками и мишурой. Линайна, белокожая, светловолосая и все еще необычайно красивая, была в серебре и светлом золоте. Брид, более смуглая и темноволосая, нарядилась в платье, переливающееся всеми цветами павлиньих перьев. Линайна развесила костюм Морила на подставке для инструментов, и Морил протиснулся в дальний конец повозки, чтобы переодеться. Двигаться приходилось осторожно, чтобы ненароком не ударить квиддеру и не поцарапать ручной орган. Все инструменты блестели от множества прикосновений рук, но были в отличном состоянии. Каждому было отведено свое место. В повозке для всего были свои места. На этом настаивал Кленнен. Он говорил, что иначе жить в маленькой повозке попросту невозможно.
Переодевшись, Морил спрыгнул с повозки и пошел рядом, чтобы размять ноги. Теперь на нем был такой же цветастый наряд, как у Брид. Солнечный зайчик прыгнул Морилу на волосы, и они вспыхнули маленьким костром. Ослепительно-рыжий, Морил унаследовал белую кожу матери, и каждую весну его щеки и нос обсыпало тысячью веселых веснушек.
– Знаешь, мама, – сказала Брид, – по-моему, Морилу этот цвет не идет.
Она твердила это перед каждым выступлением с самого Холанда.
– Зато привлекает внимание, – ответила Линайна и села править, чтобы Кленнен и Дагнер тоже смогли переодеться.
Морил сошел с дороги на влажную молодую траву, которая щекотала и чуть царапала ему ступни. Отсюда, со стороны, ему была хорошо видна повозка, их дом на колесах. Она была раскрашена в несколько броских цветов, преимущественно в розовый и золотой. Золотыми и небесно-голубыми буквами на боках повозки были написаны слова «Кленнен-менестрель». Выглядело аляповато, конечно, но Морил все равно ее любил. Повозка ехала бесшумно, потому что была хорошо подвешена и тщательно смазана. Олоб, ухоженный гнедой конек, тащил ее легко, не напрягаясь. Кленнен часто повторял, что не отдаст Олоба даже за целое графство. Упряжь Олоба (на самом деле его звали Барангаролоб – Кленнену нравились длинные имена) была алой и золотой, с большими медными побрякушками, и выглядела так же великолепно, как и все остальное. Морил как раз думал о том, что его мать и Брид, сидящие на козлах, похожи на двух королев или на королеву и принцессу, когда Кленнен выглянул из завешенного парусиной задка повозки.
– Любуешься нами, да? – жизнерадостно спросил он.
Морил с улыбкой кивнул.
– Это как жизнь, – провозгласил Кленнен. – Что внутри – никто не знает, важно лишь то, как мы выглядим и что за представление показываем. Запомни это.
Его голова снова исчезла.
Морил продолжал улыбаться. Отец постоянно велел ему запоминать всякие странные измышления. Скорее всего, через день-другой он велит Морилу повторить то, что сейчас изрек. Морил попытался обдумать слова отца – отстраненно-мечтательно, как думал обо всем, – но так и не смог понять, почему их наряды похожи на жизнь. Жизнь вовсе не розово-золотая. Ну, разве что местами. Но тогда правильнее сказать, что жизнь – это повозка.
Он все еще размышлял над этим, когда дорога нырнула под своды высоких деревьев, покрытых бледными бутонами, и верх повозки с шумом опустился, открыв Кленнена и Дагнера, облаченных в алые костюмы и готовых к выступлению. Морил бросился догонять и вскарабкался на повозку. Кленнен жизнерадостно улыбнулся. Дагнер с напряженным осунувшимся лицом – как обычно перед выступлениями – молча сунул Морилу в руки его квиддеру и отпихнул брата на нужное место. Потом он вручил большую квиддеру Кленнену, а Брид – пангорн, сам взял трубу и длинный узкий барабан. К тому времени, когда все были готовы, копыта Олоба уже цокали по булыжнику главной площади Дерента.
– Приготовились! – скомандовал Кленнен. – Два, три!
И они заиграли.
Дерент был небольшим городком. Не так уж много народу вышло на площадь при звуках их первой песни: несколько ребятишек и не больше десяти взрослых. Правда, люди, сидевшие перед таверной, развернули свои стулья так, чтобы лучше видеть музыкантов, но Морилу все равно подумалось, что в Деренте они понапрасну тратят время. Он так и сказал Брид, когда Линайна потянулась взять ручной орган у Дагнера.
Мать рассердилась, услышав его слова.
– Ах так, ты, значит, уже слишком великий музыкант