– Может, и так – трясти меньше стало, – согласился Кнур. – Ты рассказывай.
– Хольмганг устроили там же, на косе у берега, мечи со щитами. У Скапа хоть язык был что помело, а рука оказалась крепкая, и первым ударом он мне пол-щита срубил. Я вторую половину в него кинул, он свой щит поднял, так что открылся снизу. Тут я его мечом и достал, во внутреннюю сторону правого бедра. В колено целил, не хотел его убивать – думал, обездвижу дурня, заплатит он три марки серебра, как заведено, и конец делу. Но тут кровь хлестанула, еще недолго он на ногах держался и продолжал меня и мою бедную маму поносить, потом упал, дернулся пару раз, и околел. Я до этого никого один на один не убивал, и мне на миг не по себе стало – к тому же, кровищи в этом Скапе было немерено, меня всего залило. Точно замедляется!
– Может, скипидар наконец выдохся?
– Хорошо бы. Ну, мне не по себе стало, а Скаповы дружки – я даже не знаю, как их звали всех, один вроде Кьяллак был – Скаповы дружки все на меня как навалились и давай мне руки крутить. Повязали меня, пинков надавали, и стали решать, что дальше делать. Тот, который был Кьяллак, хотел мне глаза выколоть и утопить, но двое других его отговорили – к переправе к тому времени еще бонды подошли, свидетели. Так эти плюгавцы сговорились оттащить меня в ремнях к местному законоговорителю, чтоб тот тинг созвал, и меня судить, за то что я якобы Скапа убил не на хольмганге, а ни с того, ни с сего. Их трое, я один, весь в Скаповой крови, заблеванный, заплеванный, битый весь – кто мне такому поверит? Им еще конь мой и меч, видно, приглянулись. Кьяллак хотел родичем Скапа назваться, чтобы виру за него получить, или, еще лучше, дождаться, чтобы меня объявили изгнанником, и тут же прикончить. Погрузили меня, коня, и Скапа дохлого на их лодку, переправились на другой берег, там городишко был, Порг, Прах, что-то такое, а чуть поодаль замок на горе, Висгард. К тому времени уже стемнело, Кьяллак в замок за законоговорителем пошел, а я лежу в луже, и его клятвопреступные дружки то зимнее пиво из бочонка пьют, то меня пинают, то плюются. Ну, пришел законоговоритель, говорит, расскажи, как было. Я ему сказал, что честно на хольмганге Скапа уложил. Говорю, испытай меня огнем, испытай меня кипятком, увидишь, моя правда. Он ко мне наклоняется, кричит: «Врешь ты все, Кьяллак все мне выдал, как ты родича его без подначки зарезал, как овцетеленка, да при трех свидетелях,» – и трясет меня, будто от гнева, а сам в руки мне нож сует.
– Поди ты!
– Законоговоритель поднялся, Кьяллаку говорит, тинг созовем, судить будем, посвети мне факелом, сейчас на доске с законом прочту, сколько марок серебра виру за родича твоего взять. Кьяллак к нему подошел, а он ему доской с законом так снизу заехал в челюсть, что тот свалился, как подкошенный. Я к тому времени ремни на руках разрезал, подкатился одному из Кьяллаковых дружков в ноги, сбил его, тот пока за мечом лез, я ему нож в висок. В горло хотел, слышал, в черепе нож застревает, и точно –