– Вставай, дитынка, на ножку. Тільки тихенько поки.
– Боляче будэ, – захныкал пацан.
– Ні, вже не буде боляче. Ну хіба чуть-чуть. Так ти ж в футбол поки не грай і з кручі більше не стрибай.
Пацан со страхом ступил перевязанной ногой на «дорожку», осторожно перенося на неё вес тела.
– Оце й гарно, йды до бабуси, – подбодрила Демьяновна.
И он, слегка прихрамывая, прошёл несколько шагов к женщине, на глазах которой проступили слёзы.
– Два дня ще почекайте, все і пройде. На руках не треба його носити, він вже і сам може. Эгэ ж, Витёк?
– Можу! – удивлённо и радостно ответил пацан. – Бабусю, зовсім не болить!
Бабушка мальчика суетливо полезла в кошелёк, но Демьяновна решительным жестом пресекла:
– Ивановна, ты ж знаеш! Нэ можна!
Бабка с внуком вышли и вскоре с улицы донеслись судорожные сморкания москвичёвского стартера, с третьей попытки запустившего мотор. Демьяновна с тазиком вышла вслед за ними, и минуты три её не было.
– Это что сейчас было? – спросил я, поражённый увиденным. – Он что, не ходил до этого?
– Да с кручи прыгнул неудачно, вывихнул сустав. Тут бы и я справилась, но меня ж две недели не было – с тобой в Мельниково сидела. И родители сразу повезли его туда же, в больницу. Там посмотрели, погрели, и назад. И так через день они с ним туда ездили. Безо всякого результата. Мальчик на ножку ступить не мог. Вот бабка с дедом и привезли сюда.
– Но как?! Я видел костоправов, они реально вправляют вывихи, особенно свежие, но крутят и дёргают конечность, пациент орёт как резаный. А тут и кость не вправила, и боль прошла!
– Кость через два дня будет на месте. Сама встанет, зачем крутить?
– И ты так можешь?
– Я ж её внучка – конечно, могу. Не всё могу, что она, но многое. Зато кое-что могу, чего она не может. Я же врач? – она с хитрой улыбкой посмотрела на меня.
Демьяновна вернулась с молодой семьёй. Но для нас кино кончилось.
– Посидите во дворе, – сказала нам бабка, и пришлось ждать окончания приёма на брёвнах.
А я и не расстроился. Мои душа и тело жаждали совсем других впечатлений, нежели чьи-то вывихнутые ножки и всякие другие неприятности. В больнице я и так этого насмотрелся на год вперёд.
Мы сидели на брёвнах, Марина прижалась ко мне, а я обнял её плечи. С нашего места, освещённая клонившимся к закату солнцем была прекрасно видна западная сторона злополучного глиняного холма, поросшего невысокими и частью уже выгоревшими степными травами – «святого места». И мы оба на него смотрели, но думал я, естественно, не о холме, а о Марине. Холм же просто мозолил мне глаза, пытаясь отвлечь от более приятных мыслей. И только ради того, чтобы он отвязался, я спросил:
– А что там за камни наверху торчат?
– Я думаю, они когда-то были ритуальными, – ответила