Телефон на столе ожил и прерывисто загудел – не тревожно, скорее забавно: такие звуки мог бы издавать икающий шмель.
Вибрируя, аппарат пополз по стеклянной столешнице, уперся в бокал, и тот отозвался дребезжанием. Я подхватила бокал, а Никита свой телефон, и мы одновременно подняли руки – я поднесла бокал ко рту, он – мобильник к уху.
– Салют! – с улыбкой произнесла я, оценив безупречную синхронность движения.
– Привет, – сказал Никита – не мне, а собеседнику в трубке. – Что? Когда, как?
Он повернулся ко мне спиной и отошел к окну. Слушая пространный ответ, прошелся вдоль стены из угла в угол, потом отдернул занавеску, толкнул балконную дверь и вышел из комнаты. Теперь я не слышала даже обрывков телефонного разговора… Но уже по тому, как резко Никита обнажил окно, которое сам же старательно зашторил минуту назад, поняла, что наш романтический ужин закончился, едва начавшись.
Какая досада! Всего пара недель как наши отношения совершили очередной эволюционный скачок. Где-то с год назад прокурор Никита Говоров из коллеги по работе превратился в моего поклонника, поначалу не слишком активного, так что я даже думала, что мы останемся просто друзьями. Но потом Никита наконец перешел в решительное наступление и буквально взял штурмом мой дом, почти самостоятельно – наша с Сашкой бестолковая помощь не в счет – сделав в нем ремонт.
Это была серьезная заявка на совместное проживание, но пока не на брак. Однако я определенно чувствовала, что мне вот-вот предложат примерить колечко, и даже ждала этого момента. Хотя и побаивалась его, потому что слишком хорошо знаю статистику разводов. Мне ли ее не знать, я же судья…
Что-то пластмассово хрустнуло, и Говоров громко выругался, пинком отбрасывая занавеску, на слишком длинный край которой сам же и наступил.
Я поставила бокал.
– Что-то случилось?
– Да. – Никита опять выругался, но уже совсем беззлобно и беспомощно посмотрел на меня. – Прости…
Та-а-ак… Похоже, с мечтами о колечке я поспешила…
– Работа? – старательно скрыв сожаление, понятливо предположила я.
Это у меня как у судьи все процессы по расписанию, другие люди, бывает, занимаются служебными делами и в неурочные часы.
Но это был не тот случай.
– Не работа. Личное. – Никита вздохнул и прежде, чем я нахмурилась, объяснил: – Умер мой дед в Туапсе.
– О… Соболезную…
– Спасибо, хотя я его почти не знал, мы и виделись-то последний раз лет тридцать назад, я еще пацаном был, потом родители развелись, я остался с мамой, а старики по папиной линии мою матушку сильно не любили и предпочли позабыть и ее, и меня. – Обычно невозмутимого Говорова как прорвало, и я поняла, что он на самом деле взволнован. – Так и жили они вдвоем, и вот теперь дед умер, бабка совсем плоха, а я их единственный близкий родственник, и, стало быть, мне старика и хоронить…
– А кто звонил-то?
– Соседка, мы с ней в контакте были, я ей деньги посылал, чтобы старикам помогала, дед сам не взял бы, он упертый был, старый хрыч, а бабка всегда за ним, как на веревочке…
– Сядь, – я притянула его на диван и сунула в руки полный бокал. – Выпей и успокойся. Там аэропорт-то есть, в этом Туапсе?
– Нет, ближайший в Сочи… Ну, в смысле в Адлере.
– Сочи так Сочи, Адлер – еще лучше, туда летом рейсов полно, сейчас мы быстро найдем тебе билет.
С перелетом действительно сложностей не возникло, билеты были, и Никита даже успевал на ближайший ночной рейс. Наш романтический ужин со всеми возможными приятными последствиями, конечно, накрылся медным тазом, но в сложившейся ситуации было не до светлой лирики.
– Оставайся, – уже стоя в прихожей с наскоро собранной сумкой в руках, сказал мне Говоров, вновь на неопределенный срок задержавшийся в статусе друга. – Куда ты среди ночи? Поспишь спокойно, утром уйдешь, захлопнешь дверь…
– Нет, я уже вызвала такси.
Мне не хотелось оставаться одной в его квартире. Как уже говорилось, не те у нас отношения.
Станут ли они вообще когда-нибудь «теми»?!
Мы вместе спустились во двор, под равнодушными взглядами двух ко всему привычных таксистов неловко распрощались, разошлись по машинам и разъехались. Никита отправился в аэропорт, а я домой.
По дороге я размышляла, что скажу своей пятнадцатилетней дочери, и это было отчасти смешно, потому что вчера я терзалась ровно теми же мыслями. Только тогда я не знала, как сказать Сашке, что не вернусь домой до утра, а теперь – как объяснить свое досрочное возвращение в глухой ночной час.
Пятнадцатилетние дочери, чтоб вы знали, это очень непростая аудитория. Мне вот бывает проще полдюжины приговоров вынести и озвучить их в переполненном зале суда, чем сделать какое-либо программное заявление Сашке. Особенно если речь идет о моей личной жизни.
В принципе дочь не возражает против того, чтобы ее старушка-мать с кем-то встречалась, что бы ни стояло