Скрытая сила и даже угроза прозвучали в его тихом голосе. «А ведь я недавно именно так о нем и подумал, – вспомнил я. – Такие не бегают».
– Скажем, сосед пьяный во дворе шебутится, – предложил Омельченко. – Стрельнул по пьянке в белый свет. Ты подтверди. Не то всю ночь реветь будет. А, Алексей? Как человека прошу.
– Так она завтра узнает, что не сосед.
– Узнает, – согласился Омельченко. – Хреновато это я придумал. Другое что надо.
Я искренне сочувствовал ему сейчас. Понравилось, что переживал он не за себя, а за жену. «Нелегко дается мужику здешняя жизнь…»
– Ладно, – вдруг сказал Омельченко. – Чего придумывать. Что было, то было. Пошли. Обойдется, перемелется.
Мы вошли в дом.
Разбитое выстрелом окно было плотно завешено одеялом. И больше никаких следов, которые могли бы выдать недавнее происшествие.
Вопреки предсказаниям Омельченко, жена и слова не сказала. Ни слез, ни истерик, ни объяснений. Поставила на стол огромное блюдо дымящихся пельменей и совершенно спокойным голосом сказала:
– Наваливайтесь, пока горячие.
Села рядом, посмотрела на мужа, на меня и неожиданно улыбнулась, видимо, по-женски угадав мою растерянность.
– Видите, как у нас… – сказала она. – Не сказать, чтобы скучно живем. Конечно, не как в городе…
Не докончив фразу, она замолчала, глядя, как муж сноровисто разливает из графина золотистую настойку.
– Я их все равно достану, – с неожиданной угрозой и злостью сказал Омельченко.
– Ну, достанешь, – спокойно согласилась жена.
– Достану, достану, – уверенно подтвердил Омельченко.
– А потом еще кто-нибудь… – тихо сказала она, глядя в сторону.
– И потом достану, – с грозной уверенностью сказал Омельченко. – У меня силы хватит.
– Хватит… – подтвердила жена.
– И все! – провозгласил Омельченко и поднял стакан. – Выпьем, Алексей. Чтобы всем нашим ворогам сейчас икалось.
Серые глаза его сощурились, смотрели пристально и насмешливо, с каким-то затаенным и в то же время показным превосходством надо мной. Словно и я был одним из тех врагов, за погибель которых он предложил выпить. Выпили, и только было принялись за пельмени, как из сеней послышался сильный стук в закрытые двери.
– Сиди! – прикрикнула жена на поднявшегося было Омельченко. – Сама открою.
Она вышла.
– Кто? – раздался из сеней ее голос.
Ей громко и неразборчиво ответили из-за двери. Омельченко, видимо, узнал голос. Он шагнул к двери, слева от которой рядом с ворохом одежды висели карабин и ружье, достал из висевшего тут же патронташа два патрона, снял ружье, переломил, торопливо зарядил и сел на прежнее место лицом к двери, положив ружье на колени.
– Не боись, Алексей, – спокойно сказал он мне. – Хлесткину, помимо меня, в