«Всё, хватит, ухожу…» – раздражённо объявил себе замученный светской швалью толстосум, заблудившись где-то в задворках галереи, где почти что не висело картин. С изжогой досады, он злобно развернулся, чтобы скорее уйти, вдруг провалившись в мёртвое, сожжённое погребальной тьмой небо и всё прочее облетело с Игоря тлелой шелухой. Словно заколотый жутким, разбойничьим ножом он оцепенел, и живописная тьма надломила в нём душу, отобрав свободу как хрупкую игрушку. Будто свирепый монстр она схватила мужчину и как в гиблое болото, он провалился в чёрную смесь скорби, сумрака и теней, чудовищами кишащих в омуте холста. Похищенный этой неописуемой мглой, Каргов очутился где-то вне мироздания беспомощен и беззащитен.
– Интересуетесь? – внезапно поинтересовался некто из-за плеча глумящейся тьмы. Тогда Игорь обернулся, так, словно позади него, на виселице легонько качался повешенный труп и оледенелый взгляд его скрестился с таинственными, как сама луна, глазами незнакомца.
– Кто написал это? – вопросил Каргов, сутуло собирая воедино разбитое самообладание.
– Я, – ответил неизвестный, и тогда Игорь пристальнее всмотрелся в него. Светлые иглы коротких взъерошенных волос хулигански торчали репейником, трёхдневная щетина избороздила худые щёки и гнутая черта упрямых, лукавящих губ производило впечатление прерасшабашное. А ещё, светлая рубаха с засученными по локоть рукавами, полинялые, истёртые джинсы, запах табака и сурового алкоголя крепко примешивавшиеся к незнакомцу превращали его в существо необыкновенное.
– Очень впечатляет, – проронил Каргов, взирая на художника, будто на нечто необъяснимое и немыслимое. – Игорь Каргов, – наконец сухо представился миллионер, смотря в помятое водкой лицо оригинала.
– Сердобов Маркел, – загадочно проговорил тот.
– А как называется ваше творение? – завороженно поинтересовался Игорь, в чьих глазах сновали и веяли призраки извивавшейся тьмы.
– Чёрное солнце, – вымолвил Маркел и миллионер одобрительно покачал головой.
– Я думаю это лучшая работа во всей выставке, – сказал он, гладью спины ощущая, как с траурного холста тьма незримо