Это обнадёживает.
Идём переобуваться.
В Поповке берём такси. За «перегруз» – вместе с таксистом нас шесть человек – переплачиваем. Геша садится рядом с водителем. Я сажаю Риту себе на колени, Женя – Регину.
Пожалуй, разбитая дорога приводит от тряски меня в боевую готовность. Рита чувствует под собой мою эрекцию, заглядывает мне в глаза, но не говорит ни слова. Я тоже молчу.
Уже на месте, когда приезжаем, я беру у таксиста номер сотового телефона, договариваюсь с ним, что, как закончится экскурсия, позвоню ему, чтобы он нас забрал назад. Это тоже стоит несколько гривен.
«ДОЗА ЗЕЛЕНИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ГРИВНИ»
Даю таксисту один доллар, ибо других денег с собой нет. Я, так сказать, страхуюсь, ибо возвращаться назад пешком не особо хочется. Далеко.
20
И вот он объект! Сразу возникает мысль, что за колдовство кроется в нём, придающее магическое свойство, чтобы десятки, а то и сотни зевак стремились попасть на эту территорию, где, на первый взгляд, только масштаб сооружения вызывает восхищение. Откуда в них (теперь уже и во мне) это непререкаемое стремление, чтобы после гибели (а объект погиб, так и не родившись) каждый здесь очутившийся мог засвидетельствовать своё пребывание? И я, кажется, нахожу ответ, ещё не проникнув вглубь станции, – это шальная мысль, внезапная, и она самая верная, без всякого на то сомнения: объекты, предметы соперничают с людьми в жизнеспособности своей; более устойчивые к внешнему воздействию – они обязаны существовать чуть ли ни вечно. Но в данном случае, лишившись людей, – объект осиротел, умер, превратился в издевку.
Крымская АЭС – это аборт Советской системы, история краха, которую видно невооружённым глазом и которая не прикрыта сплетнями, чтобы замаскировать своё поражение и гибель; в станции есть что-то человеческое, некий остов, или скелет. И у меня зарождается новая мысль, что новейшая история есть тот самый органический каркас, на который вешают сырые куски мяса, но не учитывают, что антрекот слоновий, а филейная часть свиная – сращивания произойти не может, только отторжение. Но все ожидают чуда, надеются.
В детстве с друзьями я любил играть на стройке или на каких-нибудь развалинах. Нас туда тянуло магнитом. Детские площадки – были не для нас. Они – вообще не для детей. Траншеи и котлованы – те самые ямы, куда мы спускались с большим удовольствием, являлись любимым местом для игр. Формирующееся сознание ребёнка – это огромная стройка в голове, беспорядок. И то же самое хочется видеть вокруг себя, чтобы создавать что-то новое, а не играться на выстроенной ровной площадке какими-то взрослыми людьми, у которых детство, наоборот, ассоциируется с порядком: качелями, песочницей с грибком, горкой,