“”Мое лицо, мои ребра, мой живот болели так, словно их только что обработали бейсбольной битой. Кажется, мне выбили глаз, и кровь из глазницы стекала по лицу. Что-то билось по моему животу, вызывая нестерпимую боль, когда кабриолет заносило на поворотах, или он подпрыгивал на кочках. Я лежала в луже крови… Моей собственной крови… Содрав кожу с мясом, я выдернула правую руку из наручников. Воя от боли, я осторожно прикоснулась трясущейся рукой к животу, потом, все поняв, зачем-то стала осторожно вправлять выпавшие петли кишок обратно в живот. Кабриолет остановился.
Он включил радио на полную громкость, куда-то сходил, я поняла это по шагам, потом вернулся. Я услышала, что он перевел ручку передач, потом… А, я поняла, он ходил за камнем. Сейчас он положит камень на педаль газа, и снимет кабриолет с ручного тормоза. Вероятно, кабриолет стоит на краю пропасти. Сейчас я погибну… Я закрыла глаза… глаз, и стала молиться. Он облил кабриолет чем-то, потом поджег, стало нестерпимо жарко. Кабриолет медленно покатился вперед, потом полетел вниз…”
*
Я очнулся весь в холодном поту от страшного сна. Мне приснилось, что меня подменили. Что это я стал жертвой. Своей собственной жертвой…
На часах 18.30, скоро надо идти на ужин. За окнами совсем стемнело, слышалось лишь завывание ветра и шуршание снега, когда ветер гнал его на стекло.
В лобби было людно. Мила, с зажатой между плечом и ухом телефонной трубкой, что-то раздраженно говорила Гнуту. Гнут молчал, стоя перед Милой с опущенной головой. На диванах сидели несколько человек, они смотрели телевизор. Я подошел к диванам, отыскивая взглядом свободное место и пожелав всем доброго вечера. На одном диване сидела парочка, лет двадцати, – девушка и молодой человек в одинаковых темно-синих спортивных костюмах. Они разговаривали, когда я шел к диванам, но, увидев меня, они переглянулись, и замолчали, опустив глаза. Вероятно, я им чем-то не понравился. Бывает. Без проблем. На втором диване разместилось семейство – мамаша и папаша с двумя детьми – подвижным мальчиком примерно трех лет, и его строгой старшей сестры, двенадцати-тринадцати лет, постоянно делавшей замечания неусидчивому брату. На третьем диване, еле уместившись, сидели три толстяка, иначе и не опишешь. Три толстяка в круглых очках и с аккуратными бородками. Я предположил, что это коллеги – к примеру, врачи или адвокаты, которые решили покататься на лыжах в праздники. Я подсел к молодой парочке. Они тут же, словно по команде, отсели от меня к другому краю. Я точно им чем-то не понравился. Я увидел, что Гнут отошел от стойки регистрации, и помахал Миле. Она махнула в ответ, призывая меня подойти. Через секунду я уже был у стойки.
– Что нового? – поинтересовался я.
– Все плохо! – сообщила раскрасневшаяся, и из-за этого ставшая еще красивее, Мила. –