– Да не знаю я ничего! – снова всплеснула руками хозяйка. – Не знаю! Только имя. А еще говорила она, что он из села тоже на заработки уехал, как и она. Под Одессой в селе где-то работает. Сарата село называется, так, что ли… Там стройка в колхозе… В строительной бригаде он.
– Андрей знал, чем она в Одессе занимается?
– Нет, конечно! Он бы ее убил, – и вдруг, сообразив, что только что ляпнула, тетка ойкнула: – Так я это, я не то хотела сказать…
– Ясно, – кивнул головой Петренко. – Вызову тебя повесткой на допрос, подпишешь все показания. А пока можешь идти. И языком не телепай.
Тетка ушла. Петренко обернулся к Сосновскому, который, было видно, не пропустил ни единого слова.
– Видишь, как все просто? – сказал он. – Жених Андрей узнал, чем девка в Одессе занимается, и прибил из ревности. Осталось только этого Андрюху в Сарате разыскать, что вопрос одного дня, – и дело закрыто! Начальство будет в восторге.
– Андрюха признается во всем, – в тон ему продолжил Володя, – и даже показания подпишет, если вы постараетесь… Ты серьезно думаешь так? Что ее какой-то тупой деревенский Андрюха убил?
– Нет, – Петренко отвел глаза в сторону, – я так не думаю. Но дело для начальства надо закрывать. Вот я его и закрою таким образом. Андрюху этого, конечно, задержать нужно. Жалко парня. Не повезло ему…
– Раз жалко – не задерживай! – сказал Сосновский.
– Не могу. Ты наши методы знаешь. С меня шкуру спустят, если что не так.
Володя знал. На одной чаще весов была жизнь его друга, на другой – жизнь какого-то простого, никому не нужного деревенского парня. Это раньше Сосновский был поборником справедливости. Жизнь изменила его. Теперь выбор был ясен, и он не колебался.
Из темноты донесся истошный собачий лай. Затем скрипнула колодезная дуга, словно кто-то поднимал на цепи ведро. Металлический скрежет, слившись с плеском воды и собачьим лаем, создавал некую иллюзию жизни. Затем все смолкло. Впереди отчетливей, ярче стали видны два огонька.
Телега замедлила ход и наконец остановилась, тяжко вздохнув своими разбитыми колесами. Она была старой, почти разваливалась на ходу, но это был единственный транспорт, который согласился ехать в темноте в эту глушь, не рискуя застрять на разбитой дороге. Здешний возница прекрасно знал эти места, мог ехать даже в темноте, а потому не опасался, что заблудится. За это можно было простить и неудобство с телегой, тем более, по сравнению с отчаянным страхом, который буквально пронизывал эту темноту.
Заскрипев, телега остановилась. Возница обернулся к старику:
– Вот он – тот дом. Два шага пройти. Нет дальше дороги. Приехали, дедуля.
– Вон тот? – Сидящий в телеге старик, прищурившись, всматривался в темень, не выпуская ни на секунду из рук небольшой холщовый сверток, который он постоянно прижимал к груди. – Где светятся окна?
– Он самый. Бывший дом казака Чуба. А теперь – хутор. Постоялый двор. Как остался со времен империи, так и стоит до