– Как только я увидела, как трясутся руки у Янаева, сразу стало не страшно, – ответила она.
Я усмехнулся, верно.
– Какой сегодня день, Ю-Ю?
– Надо выйти на улицу, может поймём, или телик включить, – засмеялся я.
– Вопрос в чём мне идти на улицу.
Я оглядел её со вздохом:
– И ни черта из моего тебе не подойдёт… Дам джинсы, ремнём перехватим, а там купим что-нибудь.
– Ещё не все деньги потратил что ли?
– Мало-мало есть, – сказал я и добавил: – Я шесть лет почти не тратил, Май. А зарабатывать я умею, ты знаешь.
– Здесь то же? – уже не улыбаясь, спросила Маюшка.
– «То же» всё реже. И чем дальше, тем меньше мне хочется зарабатывать «этим», хотя это легче всего. Сейчас столько частных клиничишек, на деле обычных абортариев, развелось, больше, чем парикмахерских. И относятся там ко всему этому так же, как к какому-нибудь маникюру. Угнетает, знаешь ли.
– Не знаю, но верю на слово… – она подняла голову. – Надо посуду помыть.
– Не парься, я помою, – сказал я, вставая. – Но… знаешь что? Я тебя познакомлю с моими тутошними подружками, идёт? Вот платье купим тебе…
Глава 2. Вальтер
Я дежурю за Илью уже в который раз. Столько же раз за меня дежурил он. Но когда он позвонил и попросил поработать за себя неделю, до двадцатого, и заведующая Елена Семёновна была уже в курсе, я почти разозлился.
– Валентин Валентиныч, я понимаю, вы почти перешли в дежуранты, а тут я прошу и Илья Леонидыч, не сомневаюсь, что вы не подведёте.
Я не подвёл, конечно, но за это Илья будет мне должен. Хотя бы рассказать, с кем это он так отлично завис на целую неделю. Прямо любопытно. Впрочем, он и в Сочи полетел с какой-то Яной, оказалось, это ничего не значит. И теперь, скорее всего та же пустая история.
А мне предстояло возвращение под начало Ника Сестрина. Но оставлять Центр на Опарина я не намерен, конечно, здесь перспектива, правда ЭКО меня совсем не привлекает, вся эта возня с психованными бесплодными парочками – не для меня, как Илья это выносит, не понимаю. Но у него идея фикс, перекрыть количеством вновь рождённых детей тех, кому он родиться не дал. Ну, не бред? И сентиментальщина. Достоевский замучился бы по нему плакать, то же мне, гинеколог – мученик совести.
Я сам всегда был чужд не только сантиментов, вообще излишних проявлений чувств. И в семье у меня все были сдержанными, никогда не миловались при мне, не называли друг друга какими-нибудь «пупсиками» или «солнышками». Маму зовут Марта Макаровна, придумать для неё ласкательное прозвище это будет «Мартуша», что-ли? Или «Марточка»?
Но Илья при мне тоже не выказывал чувств никогда. Правильнее сказать, он их скрывал, но это не значит, что я не могу их в нём разглядеть. Он переживает за своих пациенток, за каждую неудачу, на мой взгляд слишком близко принимая к сердцу. Учитывая, что в лучшем случае только треть попыток ЭКО оканчивается беременностью, это чересчур расточительно. Эдак ни на что вообще чувств не хватит. А если посчитать сколько этих вымученных беременностей