Однажды Витька отправился на работу (он заколачивал свои 150 рэ в месяц в КБ судоремонтного завода) с непристойно исцарапанным, просто-таки изодранным лицом. А когда вечером вернулся, соседки с ним не здоровались. И даже девяностолетняя баба Паша по прозвищу «Товарищеский суд», доживавшая жизнь возле окошка и бывшая в курсе всех домовых происшествий, вынесла суровый приговор, высунувшись из-за горшков с красными геранями:
– Ну, Витька, всегда я за тебя заступалась, а нынче, кабы могла, так и вдарила бы тебе по сопатке, чтоб ты всю жизнь этим фонарем вместо электролампочки пользовался! Зараза!
– Дядя Витя! – бросилась к нему всегдашняя болельщица Марьяна. – Что ты натворил?
Тот молча прошел мимо, даже не назвав ее Гертрудой.
Ситуация разъяснилась только вечером, за ужином. Едва дождавшись мужа с работы, Ирина Сергеевна, которую новости до того распирали, что она забыла о присутствии дочери, поведала, с трудом прорываясь сквозь смех, чем же провинился Витька: он по телефону вызвал Валентину с работы, завел в комнату, раздел, уложил в постель, а потом с идиотской ухмылкой объявил: «Первый апрель – никому не верь!»
Корсаков хохотал так, что жене в конце концов пришлось накапать ему в рюмочку валокордина.
Смех смехом, а кончилось все плохо, очень плохо. Эта история, как выразилась Валентина, «была последней каплей крови моего терпения», и защищать хозяйку 135-й квартиры на правах старого друга пришел бугай Роман. И вот как-то раз, проснувшись с похмельной, гудящей головою, Витька обнаружил себя валяющимся на раскладушке, Романа же отыскал рядом с Валентиной в своей супружеской постели.
И сошел Витька с катушек, и завил горе веревочкой, и не отрывался больше от стакана, в котором только и перемигивались с ним теперь приветливые лица, ибо весь прочий мир, казалось, от него отвернулся.
Деваться ему было решительно некуда: он снова и снова возвращался домой, откуда вылетал то на кулаках Романа, то на проклятиях Валентины.
Когда положение дел в 135-й квартире стало общеизвестным, возмущение соседей вмиг достигло точки кипения, но Михаил Алексеевич Корсаков оказался единственным, кто ввязался в конфликт. Нет, он не пошел стыдить Романа и Валентину: он стыдил Витьку-Федор Иваныча. А вскоре устроил его в ЛТП, чтоб зашили ампулу. Но пациент сбежал оттуда через неделю, заявив, что лучше голову в петлю сунет, чем воротится в эту гробиловку. В те времена про кодирование еще мало кто знал, однако Михаил Алексеевич нажал на все свои обкомовские педали и определил Витьку в отдельную палату «психушки», где экспериментировал молодой гений от психиатрии. Витька-Федор Иваныч стал его первым пациентом, блестяще подтвердившим амбиции пока еще непризнанного светила.
После выписки Витьку-Федор Иваныча восстановили в КБ, дали комнату в заводском общежитии. «Нет худа без добра», – сказал тот, кто потерял только сварливую жену