Он, разумеется, не принимал ни эпикака, ни другого рвотного, так что никаких улик против него им не найти. Но он все равно злился, из принципа.
Возможно, доктора Паркхерста тоже возмутило это самоуправство детектива, от которого на милю несло фашизмом и фанатизмом, потому что голос его резко изменился.
– Мне нужно осмотреть нескольких больных. Надеюсь, что к вечернему обходу мистер Каин придет в себя, но я хочу, чтобы до завтра вы его не беспокоили.
Ванадий никак не отреагировал на просьбу врача.
– Еще один вопрос, доктор. Если это острый нервный эмезиз, как вы предполагаете, не может ли быть для него другой причины, помимо душевной боли, вызванной скоропостижной смертью жены?
– Не могу представить себе более очевидной причины.
– Вина, – ответил детектив. – Если он ее убил, не может ли всесокрушающее чувство вины точно так же, как душевная боль, вызвать острый нервный эмезиз?
– Не могу этого утверждать. Я не психиатр и не психолог.
– Мне достаточно вашей догадки, доктор.
– Я – врач, а не прокурор. И не привык кого-либо обвинять, особенно моих пациентов.
– Очень прошу, удовлетворите мое любопытство. Первый и последний раз. Если причиной может быть душевная боль, то почему не вина?
Доктор Паркхерст долго обдумывал вопрос, хотя ему сразу следовало послать детектива ко всем чертям.
– Ну… да, полагаю, такое возможно.
«Слабохарактерный, забывший про этику, говняный костоправ», – с горечью подумал Младший.
– Пожалуй, я подожду, пока мистер Каин придет в себя, – сказал Ванадий. – Делать мне все равно больше нечего.
В голосе Паркхерста вдруг появились властные нотки, заговорил он тоном властителя вселенной, которому его, должно быть, научили на специальном курсе медицинского института. Да только вспомнил он об этих навыках слишком поздно.
– Мой пациент очень слаб. Его нельзя волновать, детектив. Я действительно не хочу, чтобы ваши допросы начались раньше завтрашнего дня.
– Конечно, конечно. Я не собираюсь его допрашивать. Я просто… понаблюдаю.
Исходя из звуков, Младший понял, что детектив вновь устроился в кресле.
Младшему оставалось только надеяться, что Паркхерст грудью встанет на защиту прав своего пациента. Но его надежды не оправдались.
После долгой паузы он услышал голос врача:
– Вы можете зажечь настольную лампу.
– Мне и так хорошо.
– Ее свет не потревожит пациента.
– Мне нравится темнота.
– Это очень необычно.
– Пожалуй, – согласился Ванадий.
Окончательно признав свое поражение, Паркхерст покинул палату. Тяжелая дверь вздохнула, мягко закрывшись, отрезав скрип каучуковых подошв, шуршание накрахмаленных халатов и прочие шумы, создаваемые медицинскими сестрами, торопливо пробегающими