– Покажи нам окрестности, ты же местная?
Второй, худой и высокий, молчал. И это было хорошо, хотя бы он не смеялся и не корчил рожи. Просто стоял и молчал.
Конечно, местная. Я даже родилась совсем недалеко от нашего убежища под заводом, носившим странное название «РиФ». Я спросила когда-то у мамы, что значит это слово.
– Какое слово? Риф? Это такая скала… Ну, огромный камень, торчащий из океана. Из воды.
Завод после одного из воздушных взрывов Черного дня действительно торчал, как камень – обломанный зуб, опаленный огнем бомбы. Или как наполовину затонувший корабль, если не врут картинки в книжках. Только вокруг не было океана, чтобы это ни значило.
Нас тогда внизу, под заводом, едва не засыпало во время взрывов. Спасли толстые бетонные стены, железные двери и глубина. На совесть строили предки нашу нору.
– Пойдем, покажу!
Конечно, я не боялась этих двоих в одинаковой пятнистой форме. Бояться надо мортов. Обнесенные палками горячие пятна. Попасть под дождь. Сов – видишь в небе, сразу прячься. Свалиться в прогнившие колодцы подъездов, когда шаришь по брошенным многоэтажкам. Но не людей – все люди теперь братья. В убежище нечего и не с кем было делить, закопченные стены и грибные теплицы были общими. Люди – это друзья…
Мне быстро объяснили, что я ошибалась. Быстро и доступно.
– Нормальное место, а? – впервые за всю дорогу спросил худой. Тот, что с гнилыми зубами, оскалился и кивнул:
– Четкое! Считай, километр прошли по этим зарослям. Вот тут и ништяк. И криков никто не услышит.
Рот мне зажимать не стали. Худой просто повалил меня на землю и держал, крепко прижимая спиной к колючей траве. Автомат, закинутый на ремне через плечо, все время сползал с руки и больно бил меня прикладом. Худой фыркал и судорожно дергал рукой, не отпуская меня, чтобы закинуть его обратно. А гнилозубый…
Наверное, объяснять не нужно?
Отложил свой автомат на траву, потом спустил до колен свои пятнистые штаны, почесал заросший темными клочьями волос пах и содрал с меня мамины брюки. Кажется, где-то треснул шов, но мне было не до того. Едва не стукнувшись лбом о руку худого, он навалился на меня и больно ткнул между ног. Я заорала, но место было действительно на отшибе. Здесь хоть ори, хоть стреляй – в убежище никто не услышит.
Ощущения были мерзкие, будто кто-то – и я даже видела кто – втыкает мне внутрь палку. По бедрам у меня текла кровь, что-то гадко хлюпало там, внутри. И вонь… Изо рта этого солдата несло помойкой. Мертвыми крысами. Запахом гниющей плоти и безнадежности.
Я кричала, но в ответ он только посмеивался, до последнего не разжимая зубы. И только в самом конце, уже дрожа и подпрыгивая на мне, боец вдруг заорал что-то и шумно выдохнул, широко открыв пасть. Конечно, я не запомнила его лица – только редкие черные пеньки зубов и розовое небо с дрожащим в вопле соском в глубине.
Потом он резко вышел из меня и, не вставая,