Родина-мать грустно глядела им в спину. Но едва в её поле зрения попал Абрам Семёнович, она оценила его давнишние заслуги и предоставила ключи от трёхкомнатной кооперативной квартиры на Первой станции Черноморской дороги. Счастливые Парикмахеры на белом коне въехали в Букингемский дворец, а Слава Львовна купила на Маразлиевскую новый диван:
– Для Региночки, – пояснила она соседям, – на выходные я забираю её к себе.
Ребёнку пошёл шестнадцатый год, и Слава Львовна безапелляционно объявила, что если доживёт до Региночкиной свадьбы, то жить внучка будет только с ней. «Шелла так и не научилась готовить эсекфлейш[4], – с сожалением думала Слава Львовна. – И не так делает гефильте фиш[5]. Слушать ничего не хочет. На всё у неё своё мнение. А Региночка, дай только ей бог здоровья, такой киндер[6], что второго такого ещё надо поискать. С ней я буду иметь нахэс[7]. И, дай бог, уеду в Израиль. Этот кусок идиота, – речь шла об Изе, – и слушать ничего не желает, а Шелла, дура, смотрит ему в рот и во всём потакает».
С Абрамом она на эту тему не заговаривала, твёрдо зная: он сделает так, как она скажет. Прикажет – положит на стол партбилет, на который молится, как дурень на икону. Но без детей она никуда не поедет. Пусть Региночка подрастёт. Бабушка всерьёз возьмётся за её воспитание.
Втайне от Шеллы, не желавшей, чтобы ребёнку забивали голову дурью, Слава Львовна разучивала с Регишей песню: «Ло мир зих ибербейтн, ибербейтн, штел дем самовар», – и радовалась, как та быстро схватывала мелодию и слова.
– Абрам, – обращалась она в такие минуты к мужу, – я хочу, чтобы ты знал моё завещание, если я умру раньше тебя. Региночке – обручальное кольцо, кольцо с камнем и цепочку. Все мои рецепты, – она в очередной раз показывала, где лежит тетрадь кулинарных секретов. – И чтобы ты заплатил любые деньги, но похоронил меня на еврейском кладбище рядом с мамой, – мечтательно добавляла она, откладывая исполнение завещания на неопределённое время. – Но я надеюсь дожить до Региночкиной свадьбы, а затем до дня рождения правнука.
– А если я умру раньше тебя? – ехидно спрашивал супруг.
– Не болтай ерунду! Твоё место у Кремлёвской стены уже занято, – не желая поддерживать глупый разговор, сердилась Слава Львовна и уходила на кухню.
Политическое завещание – дело тонкое. В этом мы ещё убедимся не раз.
Умерла Эня Тенинбаум. Телеграмма об этом пришла из Нью-Йорка на адрес Елены Ильиничны, – Ося после отъезда мамы с его младшей сестрой строго-настрого запретил им писать письма на его домашний адрес.
Америка не настолько богата, чтобы на еврейском кладбище Нью-Йорка ставили памятники, аналогичные одесским. Ося убедился в этом,