Выбрав замшелый валун без всяких проплешин, Иван вскарабкался на него и обозрел окрестности. Дорога дальше забирала круто вправо и обрывалась, немного не доходя до черной расщелины – входа в ущелье.
Все верно. Так и на карте помечено.
Иван Степанович выбрался на дорогу и пошел, изредка озираясь. Пес его знает, кто здесь может встретиться. Ежели повезет – такие же паломники, как он сам, а не повезет, так обиралы.
Но до сих пор местность выглядела безлюдной и вполне безопасной. Даже и непонятно, что на Венедикта тогда нашло.
Узнав, кого выбрал Совет для похода к святой горе, хронист впал в безумство. У Ивана Степановича до сих пор перед глазами стояло перекошенное его лицо, белое, как перо спорынь-птицы.
«Не сметь! Запрещаю! Прокляну-у-у-у-у!»
Иван Степанович только руками разводил виновато и пятился. Как не пойти, когда Совет уже решение принял!
Венедикт затрясся так, что едва с лежанки не свалился.
«Дубина пустоголовая! Ты хоть знаешь, что тебя там ждет?»
И давай слова кричать непотребные: «Родиционный фон!» «Одоптацея!» Потом и вовсе распоясался: «Куда ты, – орет, – прешься, кретин, когда имеешь дело с непредсказуемой, сука, девергенцыей!»
Это Иван Степанович пресек мягко, но решительно. Сказал, что и сам о жене старосты мнения невысокого, но так порочить женщину – это чересчур.
Тут-то хронист и поперхнулся на полуслове. Бороду свою схватил, в рот запихал и давай жевать. Жует – и мычит, жует – и жует.
Посмотрел Иван на это дело, вздохнул и повернулся, чтобы выходить. А сзади в голову ему полетел кувшин. Если б в последний миг не услышал свист и не уклонился – валяться бы с разбитой башкой на полу.
Подвел бы Совет!
А Венедикт выплюнул бороду и эдак вкрадчиво, будто и не метал посуду, осведомляется: «А что ж староста сам к святой горе не пойдет? Раз уж так тревожно ему за беременную жену?»
Вот ведь хронист, а. Как дитя малое.
Случись что со старостой – кто заменит? Сын свеженародившийся? Так ведь он когда еще подрастет!
А просить уже сейчас пора. Вот и отправляют того, от кого толку для общины немного.
Да и не в старосте дело. Дожди нужны, по всем приметам засуха грядет. А засуха – это верная смерть, и первым помрет Венедикт, потому как его, жабу вредную и бесполезную, хоть и многознающую, подкармливать сразу перестанут. Если только он собственным ядом не питается, как змей-тритон.
Про тритона Иван Степанович добавлять не стал. Поклонился хронисту, объяснил, что все это для блага общества, как сам же Венедикт неоднократно и говаривал (правда, всякий раз почему-то со злобным хохотом). Котика погладил – и к двери скорее.
Только на этот раз старикашка ему вслед ничего кидать не стал. Когда Иван уже одной ногой за порогом стоял, вслед ему тихо так попросил, жалобно: «Христом-богом… Осторожнее там, Ванюша».
К