Тогда на дворе был уже XVIII век, и просто отговориться, что данных нет, не так просто. Увеличивается область тех данных, которые можно приводить в подкрепление своих точек зрения. Гоббс может только походя упоминать индейцев – а Руссо уже нет. К его времени о так называемых дикарях известно намного больше, чем во времена Гоббса, и эти сведения ложатся в виде аргумента в копилку той информации, которую он обрушивает на читателя. Если взять старое издание Руссо в серии «Литературные памятники» – там есть замечательная иллюстрация: величавый индеец с пером, повязкой на голове, в длинном плаще, с трубкой на берегу океана. Весь его вид выражает благородную суровость. Фенимор Купер не увидел бы своих Чингачгуков, если бы он не начитался Руссо. Естественно, индейцы были в Америке, где был и Купер, а Руссо жил во Франции, и никаких индейцев не видел. Но именно Руссо придумал благородного дикаря. В нашей литературе знаменитые благородные дикари есть у Александра Сергеевича Пушкина, только у него место индейцев занимали цыгане. А если вы поищете в Интернете, то вместе с Руссо вам выдадут Жюля Верна, у которого благородный индеец Талькав помогает искать капитана Гранта.
Руссо придумывает своего дикаря на основании рассказов путешественников, но он понимает, что даже этого недостаточно. Недостаточно сделать так, как сделали через сто с лишним лет после него английские антропологи, а именно охарактеризовать примитивные формы общежития как то, что можно отождествить с историческими существовавшими когда-то формами общежития европейских народов (смотрите: то, что мы видим сейчас, позволяет узнать, как было в Европе в дописьменные времена). В принципе, так мог бы рассуждать и Руссо, но ему этого было недостаточно для того, чтобы довести свой аргумент до окончательной, последней ясности. Потому что даже жизнь индейцев – это некоторая форма общества, а раз так, то что-то было еще до этого. Внимание! Для Гоббса пример индейцев, живущих без государства, не опровергает его концепцию, потому что без государства их жизнь все равно плохая, неправильная. А для Руссо даже благородные дикари еще недостаточно близки к природе. Оказывается, что естественность, она же природность, должна быть отыскана там, где все, что несет на себе следы совместного человеческого существования, по идее, отсутствовало.
Еще один шаг, и мы попадаем в бездну. На нас обрушивается весь гениальный аргумент Руссо во всей его ужасающей ясности. Итак, человек порожден природой. Кто-нибудь готов в этом сомневаться? Кажется, нет. Живет ли человек благодаря тому, что он живое существо, и является ли все живое частью природы? Да. Он потому и жив, что является порождением природы.