– Фортуна нон пенис, ин манус нон рецепе, – со знанием дела вставила Иванова.
Виктор хорошо знал свое дело толмача.
– Фортуна не член, в руки не возьмешь, – мигом перевел он.
Я поняла, что простодушием их не проймешь и пора прибегать к хитрости.
– В любом случае не могу уехать, не нарушив данного слова, – заявила я, уповая на принципиальность Ивановой.
– Кому дала? – тут же поставила она вопрос ребром.
Здесь я уже целиком могла положиться на словоохотливость Катерины.
– Масючка плачется, просит реализовать ее герани, – тут же выскочила с пояснениями она. – Сонька сдуру дала клятвенное обещание.
Иванова очень нецензурно выругалась, выразительно посмотрела на Моргуна, выругалась еще нецензурней и обратилась ко мне с «душевной» речью:
– Так продай их к чертовой бабушке и отправляйся в Москву. Не для того я брала тебя с собой, чтобы ты лазила по всяким «малинам» и подглядывала за тремя подонками, которые «валят» четвертого. На реализацию гераней – три дня, – заключила она и с чувством исполненного долга потянулась за бутылкой.
– Завтра дашь мне машину, – напомнила я Катерине.
– Дам, – нехотя ответила она.
– Вот и прекрасно, – подытожила Иванова и, озорно обведя компанию глазами, гаркнула во все горло:
– Ефим Борисыч! Запе-вай!
– Студент студента фибулей ударил по мандибуле! – жизнерадостно заблеял Ефим Борисыч.
«Боже! Что здесь твориться! – подумала я. – Просто вертеп какой-то, а в нем шабаш. Иванова самая главная ведьма. А Моргун…»
Признаться, не ожидала от него такого изощренного мата. Что такое мандибула я постеснялась спросить, а вот насчет фибули поинтересовалась у Ивановой, шепотом и с укором.
– Кретинка! – заржала она. – Фибуля – малая берцовая кость, а мандибула – нижняя челюсть, а совсем не то, что ты подумала.
Мне стало ясно, что на самом деле произошло между студентами.
Глава 6
Рано утром Иванова растолкала меня и сунула под нос чашку с блюдцем.
– Твой кофе, – сердито буркнула она, поправляя берет и одергивая тесный плащ, дореволюционного фасона.
– Ты куда? – сквозь сон спросила я, тараща глаза и пытаясь вернуть ясность мысли.
– На кафедру, – гаркнула Иванова и выбежала из комнаты.
Я выглянула в приоткрытое окно. Там Виктор уже выводил со двора свой фургон. Иванова, как козочка, прямо на ходу запрыгнула на переднее сиденье и громогласно рявкнула «трогай». Даже стекла в окнах задрожали.
Катерина, зябко кутаясь в пуховый платок, шла за ними и трогательно махала рукой. Когда машина скрылась из вида, она зевнула, лениво посмотрела на окна дома и, наконец, заметила меня.
– Холод собачий, – сообщила она,