– Господи, красота Твоя необозрима! – не сговариваясь, подумали мы, наскоро оделись и выбежали из дома.
По узкой, пересеченной корнями дорожке, как титулованные скороходы, мы поспешно шагали к морю. Нам хотелось «поближе» рассмотреть розовощекое молодое солнце, поднимающееся над миром. До моря было недалеко, и вскоре дорожка вывела нас на прибрежную косу.
Проваливаясь по щиколотки в песок, мы подбежали к воде. Пенные брызги волн, бьющихся о волнорезы, как маленькие морские пепелы[2], касались нас нежными пузырьками крыл, лопались, теряли форму и стекали, оставляя на коже соленые дорожки.
– Будем купаться?! – воскликнула жена и, подобрав платье, ступила на светящуюся морскую дорожку, сотканную из воды, взъерошенной утренним бризом, и огненных кусочков испанского солнечного каравая.
Гонит ветер по небу рунное стадо, а по морю – пенные руны. Весело ветру! Самолет встретит – скроет так, что, кажется, «вовек» не сыскать. Удочку приметит в песке – сдернет, да в море унесет. Ищи, рыбак!
Гляжу я в небо, ищу самолет и вижу: выстригает Небесный брадобрей из вереницы облаков руны причудливой формы. Падают отрезанные рунные локоны вниз, на плечи ветру. А уж ветер-то рад! Летит над морем и белые подарки разбрасывает. Мы-то визжим, хохочем, играем с гребешками волн и того не ведаем, что не волна их принесла. С «Небесной парикмахерской» пенистое удовольствие нам на руки упало!
Наверное, мы никогда не разглядим в нежных рунах человеческих взаимоотношений с морем ли, друг с другом следы высоких Божественных «технологий». Никогда не доверим себя этой непривычной нежности, а будем каждый раз надменно, по-Станиславски декламировать, выбегая из воды: «Не верю!»
В России каждый год просыпаются редчайшие природные явления. Например, чуть пригреет солнце, веселые ручейки революционных настроений жадно подъедают накопившиеся за зиму сугробы народного «неудовольствия».
В Испании не так. Испанское солнце уравновешивает. Если какой-нибудь политик из Каталонии возвысит голос, его поведение не следует принимать всерьез. Через пару часов наступит сиеста, он вкусно поест, уснет, и все успокоится само собой. Это же Испания!
Марсельеза зовет французов на баррикады в любое время года. Чтобы угомонить беспокойный лукавый прононс, требуется твердое монаршее слово Людовика XIV: «Государство – это я!» Бережливый немец сто раз пересчитает возможные убытки, прежде чем простится с Гретхен и отправится на сборный пункт.
Или, к примеру, итальянец. Он, как испанец, утром кричит, днем спит или волочится за какой-нибудь красоткой, а к вечеру, устав от многочасового революционного напряжения, совершенно забывает о случившемся и попивает мартини в ближайшей ресторации под оглушительное шоу студийного телевизора.
И только русский человек идет до конца, пока