Но если политика Германии в Европе до захвата Австрии не вызвала у американского общественного мнения особой тревоги, то сотрудничество с Японией порождало сильное беспокойство. Лютер указал на это в апреле 1935 года, а посол Додд обсуждал этот вопрос с министром иностранных дел фон Нейратом в 1936 году, после того как Германия подписала с Японией Антикоминтерновский пакт. В июне Лютер информировал Берлин, что тесные связи Германии с Японией образуют «тень, которая падает с Дальнего Востока на немецко-американские отношения». Когда же к пакту присоединилась Италия, эта тень стала еще гуще – она словно подтверждала наличие мирового фашистского заговора, о котором твердила американская пропаганда.
Более того, к весне 1937 года недоверие американцев ко всей немецкой политике в целом еще больше усилилось. Проблема заключалась в том, что все поступки Германии американское общественное мнение автоматически приписывало ее жажде агрессии. В декабре Дикхоф подробно описал эти настроения в своем отчете за первые девять месяцев службы в качестве посла. По мере оформления оси Берлин – Рим в Америке укреплялась убежденность в существовании международного фашистского заговора. Это сопровождалось, по сообщению посла, изменением отношения американской прессы к событиям – их стали интерпретировать как проявление борьбы демократии и тоталитаризма, свободы и деспотизма, христианства и варварства. Дикхоф предупреждал Берлин о том, что в Америке крепнет убеждение, что главной целью немецкой внешней политики стал экспорт нацизма. Концепция «Нацинтерна» усилилась под влиянием событий, происшедших за последние месяцы как в самой Германии, так и в США. Здесь американцы немецкого происхождения демонстрировали свою солидарность с рейхом и готовность выполнить свои обязательства перед ним.
Итак, до 1938 года американские высказывания по поводу немецкой внешней политики отличались общим характером и были довольно отрывочными; в них сквозила скорее легкая обеспокоенность, чем резкая критика. Но после аншлюса Австрии в марте 1938 года тон изменился: теперь все в один голос твердили о немецкой агрессивности, а отношение к немецкой политике стало враждебным. Дикхоф докладывал, что Госдепартамент испытывал «бессильную ярость», узнав о захвате Австрии. 22 марта он телеграфировал, что аншлюс вызвал «фантастическую реакцию в прессе» – газеты изображали Германию в виде «прусского волка, который напал на стадо австрийских овечек».
Когда Гитлер в