А я, получая моральное удовлетворение от иллюзии востребованности, пусть не теми и не так, с удовольствием исполнял каждый вечер песни. Обычно несколько самых любимых, которых слушатели явно ждали и разражались аплодисментами уже при первых звуках – и несколько новых.
– Хай, Пиноккио, – ответил я.
– Wird du singen ein Bissen Heute Abend? – спросил он.
– Als immer, – сказал я. – Keine Problemen.
Мне в самом деле не это представляло никаких проблем. Тем более, публике это нравилось.
Кроме того, я видел, как Чача – старший и наиболее рассудительный – если такой эпитет применим к придурку аниматору – снимает мое выступление на видео. И догадывался, что запись найденного ими таланта будет приложена хозяину отеля по окончании сезона как аргумент в свою пользу при подсчете жалованья.
В общем, иной человек, видя мою популярность мог бы позавидовать мне как звезде отельного масштаба.
Меня узнавали все, хотя практически никто не знал моей национальности.
Со мной здоровались аниматоры, бармены, постояльцы…
Я чувствовал, что не просто стал достопримечательностью. Я сделался, пусть на короткий срок, неотделимой частью этого отеля. Вроде колонны, поддерживающей крышу ресторана. Или гипсовой фигуры римского воина, что стояла на террасе перед узким фронтоном.
Я пил и пел, пел и пил.
Я каждый вечер общался с голландцами.
Я разговаривал с турками и с немцами. С поляком Кристианом, без которого не обходилось ни одно начало вечера.
И даже с несколькими соотечественниками – в частности, с двумя молодыми хирургами Володей и Артёмом из Челябинска.
Я находился в кипучем водовороте людей.
И в то же время я был абсолютно одинок.
Словно астероид, летящий невесть куда в черном пространстве пустого и равнодушного космоса.
V
Когда я отправился сюда, то был уверен, что оторвусь по полной программе.
Сидя в самолете – гнуснейшем, вонючем «Ту-154», какие только и ходили в Анталью из нашего города, – я сладостно думал о том, что ждет меня впереди.
Едва оборвалась жуткая тряска разбега, едва самолет отделился от полосы и сквозь надсадный грохот двигателей, треск и скрип разболтанного планера я услышал, как закрылись створки носовой опоры шасси, я почувствовал невероятную, распирающую меня свободу.
Я оторвался от земли, я потерял связь с нею – проклятой и сосущей из меня соки. Чтобы через четыре часа, припасть к ней опять.
Но – в другом времени.
В другом месте.
А главное – в совершенно ином качестве.
Все осталось позади.
Позади и внизу.
И удалялось все быстрее и быстрее.
И я верил, что прекрасно проведу время в этом своем выморочном отпуске