Взглянув через плечо на кровать, полицейский взял сестру за локоть и вывел в узкий коридор. Они остановились на пороге кухни. Сцена, вырванная из времени: надкушенный хлеб, темная подлива, стакан красноватого чая на маленьком деревянном столике, отодвинутый стул (в дверь настойчиво стучали), газета с кособокими строчками типографского шрифта.
– Он покончил с собой, – шепнул полицейский. Дыхание его отдавало чем-то кислым, словно ему было нехорошо от того, о чем приходится докладывать. – Включил газ. Повезло еще, что всех жильцов дома с собой не прихватил.
Привыкшая врываться в жизнь незнакомых людей, сестра приняла эти сведения с тактичным кивком, но за потребовавшуюся на это секунду, за промежуток времени, пока она поворачивала и склоняла голову, ее лицо скрылось за широкими полями жесткого чепца. Мгновение миновало, и ее глаза за стеклами очков снова стали маленькими, карими и отражали слабый свет так, как способна только гладкая поверхность – мрамор или чугун, ничего водянистого: правда о самоубийстве была и признана, и спрятана подальше. Точно так же она кивала, вытаскивая носовые платки из сжатых кулачков молодых женщин, разворачивая, чтобы увидеть кровь вперемешку с мокротой, и сворачивая снова. Точно так же она кивала, когда входила в чужие дома, видела бутылки в мусорном ведре, пустые кухонные шкафы, прикрытые косынками синяки, а однажды – бледного младенца размером с мизинец в тазике, полном крови. Точно так же молчала, склоняла голову, кивала…
– Как фамилия девушки? – спросила она.
Полицейский нахмурился.
– Мак… как-то там. Соседи называли ее Энни. Они ирландцы, – добавил он. – Вот почему я решил послать за вами.
Сестра улыбнулась. В глазах-пуговках скрывались темные глубины.
– Вот как? – переспросила она.
Они оба знали, что никто за ней не посылал. Она возвращалась домой, просто проходила мимо. Она снова опустила голову, прощая полицейскому его тщеславие, – разве он не упомянул, что сам потушил пожар?
– Тогда я пойду к ней, – сказала она.
Уже собираясь уходить, она увидела, как к полицейскому направляется молодой человек с молочно-белым зубом, он все еще был в шляпе.
– Эй, О’Нил! – окликнул он. Вот уж кто не имел представления о приличиях.
В полутемной спальне соседка, стоявшая у кровати, мыслями была далеко. Кряжистая женщина лет сорока. Ей, несомненно, надо было укладывать спать детей, ублажать мужа. У нее своя семья, свои беды, от нее нельзя требовать, чтобы она бесконечно опекала других горемык.
Монахиня только кивнула, пока они менялись местами. Уходя, женщина оглянулась и шепнула с порога:
– Я могу для вас что-нибудь сделать, сестра?
Сестра Сен-Савуар вспомнила шутку, которую отпустила как-то, когда тот же вопрос ей задала в одно непростое утро молодая монахиня: «Да. Не могла бы