– Да, одна, – эхом отозвался участковый, посмотрел на нее задумчиво, потом решился все же: – Тань, тебе есть где схорониться?
– Как это?!
Ее черные глазищи глянули на него, как глядели давно в детстве, когда ей позарез нужна была его взрослая помощь. Сердце у него сжалось.
– Спрятаться тебе надо, Тань. Пока хотя бы... Пока у них не появится настоящий подозреваемый. Они ведь не станут разбираться, из-за чего ты с ней повздорила и в какое время... Увидят твое располосованное лицо и сразу сочтут тебя преступницей. Когда-то еще разберутся!
Он с силой ударил кулаком в стену, понимая, что сам совершает должностное преступление. Укрывательство или как это называется на языке правоохранительных органов?
Да, наверное. Наверное, так...
Да, он именно и собирался укрыть Татьяну от посягательств городских сыщиков. И преступлением это было с его стороны или нет, в настоящий момент ему плевать. На его языке это называлось иначе. Он просто хотел ее защитить. Ото всех умников, которым невдомек, что такое жалость к осиротевшему ребенку. Да и что такое – просто жалость к ребенку – им невдомек. Потому что своих детей на руках не держали.
– А где? Где мне спрятаться, Степаныч? – Ее вдруг начало трясти.
Все сразу увиделось ею очень серьезным и опасным.
Это не пара кровоточащих царапин вдоль щеки и на переносице. Это не перевернутая табуретка, не развороченная кровать. Это не скандал с соседкой, приревновавшей к ней мужчину, который никому и не принадлежал, если уж по-честному. Это...
Это чья-то смерть – страшная, холодная. Это чьи-то обвинения в этой смерти, от которых не отчиститься. Это тюрьма, в которую ее могут посадить, а за что?!
– Я не убивала ее, Степаныч!!! – прошептала Татьяна, губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы. – Ты веришь мне, веришь?! Я не убивала!!!
– Верю. Но спрятаться тебе все равно нужно. Я верю, они... – его палец снова ткнул в сторону ее окна, – они не поверят.
– Что делать то?! Не у тебя же мне прятаться?!
У него было нельзя, он уже об этом думал. К нему могут в любой момент напроситься на чай, а то и просто лицо с руками сполоснуть ледяной водой. Придут, понимаешь, а у него там Татьяна Вострикова собственной персоной – здрассте.
Нет, к нему нельзя. По соседям ее тоже не спрячешь. Кто знает, кто и как себя поведет, когда к стене припрут, начав пугать ответственностью за сокрытие преступников и за дачу ложных показаний. Это он раньше в каждом был уверен, теперь нет. Теперь, когда Маню убитой увидел в траве на берегу, уже ни в чем и ни в ком не уверен.
– Вот что, дорогая, – подумав, изрек участковый. – Я сейчас уйду огородами. Ты за мной запри, окна занавесь и никому не открывай.
– Ага! А если стучать станут?
– Вот дуреха, а! Я же ясно сказал: никому не открывай! Никому!!! Они постучат, постучат да и уедут. Дверь ломать тебе никто не станет. Мало ли ты где можешь быть. Уехала,