Я же не спросила за что конкретно, только по-прежнему не прерывала нашего визуального контакта, давая понять, что если захочет – сам продолжит.
– Я сказал, что тебе не нужно меня бояться, и обманул, – произнес он отрывисто. – Но такое больше не повторится, или доверия нам никогда не видать. Та злость… Не на тебя она должна быть. И сказанное мною сгоряча – гадко. Этот жестокий обычай – доргаст – я ведь запретил его уже много лет как. – Мужчина покачал головой и потер переносицу, будто недоумевал и досадовал. – И до сего момента никогда не понимал: неужто обманутому с… мужику так сложно совладать со своей мстительностью и жаждой топтать, причинять боль и разрушения… но вот поди ж ты – сам оказался не лучше тех, кого карал за подобное.
– Я не обманывала… – упрямо начала, но он остановил меня взмахом руки.
– Я не обвиняю. Не тебя. Просто благодаря тебе в очередной раз понял, что справедливость и честность не всегда ложатся на душу гладко, когда касаются лично. Иногда они и поперек горла. – Я не открывала рта, ожидая, что будет дальше. – Предлагаю забыть и принять все как есть. Назад возврата нет ни для тебя, ни для меня, пусть и по разным причинам, так что давай уж пойдем вперед и попробуем сделать из того, что имеем, нечто хорошее… или терпимое.
– Значит ли это, что ты не подвергнешь меня тому отвратительному наказанию? – никаких недомолвок, уж точно не в таком вопросе.
– Нет, и никогда бы не стал. То был дурной порыв и за него стыдно. Но впредь прошу тебя – не обмани меня никогда умышленно, не пробуждай того, о чем и сам не подозревал.
– То есть ты не откажешься от меня теперь, когда все знаешь?
– Нет. Не откажусь, не отпущу.
Даже не знаю, что ощутила в тот момент. Облегчение? Крах последней надежды все же вернуться к той жизни, что знала всегда? Но что осталось уже от той жизни? Пожалуй, ничего. У меня был единственный человек на всем свете, к которому хотелось бы вернуться – мой отец, но в качестве кого? Пусть все еще любимой, но посеявшей за собой сплошную череду неудач и унижающих его имя и достоинство поступков дочери? Нет, хватит побегов.
– А как же быть с моей… – Щеки вспыхнули, но отворачиваться я не стала.
– Здесь не Гелиизен, Ликоли! – оборвал Бора меня почти грубо. – Невинность женщины у нас не показатель ее душевной и телесной чистоты или степени распутства. Это тот дар, что она отдает кому захочет или хранит, если такова ее воля. Предательство того, кому уже обещана верность, – вот где непростительный грех. И такого греха у тебя передо мной нет, по здравому размышлению. А мои грезы все это время не есть твое обещание!
Говоря последнюю фразу, анир, однако, сорвался на подобие угрожающего ворчания и губы его кривились, явно сдерживая желание оскалиться.
– Разумно ли тебе оставлять меня, если вызываю гнев? – прямо спросила, набравшись смелости то ли от общей безысходности, то ли от нарастающего кружения в больной голове. – Зачем держать