– Наоборот, Света. Мальчики взрослеют в обратном порядке: вначале сигареты, в финале – девушки.
– Зачем ты про Сашу спрашиваешь, отвлечь меня хочешь? Сам-то в тринадцать лет чем занимался?
– Мне было легче. У меня в тринадцать лет отец не выпивал. Он и сейчас не пьет.
– Пьет не пьет, какая разница? Сам же говорил, что никогда не мог с родителями общий язык найти. Они тебе когда курить разрешили?
– Никогда. До тех пор, пока я не уехал в Омск, я при родителях не курил.
– Андрей, – жалобно позвала она, – я же серьезно спросила. Если меня из дома выгонят, я могу к тебе прийти?
Я обернулся. Чем меньше оставалось времени до встречи с отцом, тем больше Светлана сжималась, словно из нее частями выпустили избыточный воздух. Уменьшившись в объеме, Света стала похожа на ту прежнюю девчушку, с которой я откровенно болтал на кухне три года назад.
«Куда только подевалась вся напускная вульгарность? – подумал я. – Какие дивные метаморфозы! Куранты на Спасской башне пробили час «икс», и, как по мановению волшебной палочки, распутная девка растворилась в кабинете, а вместо нее за столом осталась сидеть запуганная девчушка, которая зачем-то накрасилась, как вокзальная буфетчица».
Мне стало по-человечески жалко Свету, но лезть в чужую жизнь я не собирался. Сами как-нибудь разберутся.
– Пошли, – негромко сказал я. – Не будет тебя сегодня отец воспитывать. Чего на тебе злость вымещать, если поезд ушел? Поздно уже крыльями хлопать. О будущем думать надо.
– Если я сегодня таблетками отравлюсь, моя смерть на твоей совести будет.
– Перед тем как травиться, напиши записку, что это я в твоей смерти виноват.
Мне показалось, что она готова разреветься. Жизненный опыт подсказывает, что если у женщины от обиды задрожали губы, то слезы уже на подходе.
– Ты про записку не забудь, – глядя Свете в глаза, сказал я, – а то ведь нехорошо получится – в твоей смерти виноват я один, а подумают на родителей. Все, хватит нюни распускать! Пошли ко мне объяснение писать.
Дверь в кабинет рывком распахнулась. На пороге, во всей своей красе, стоял Геннадий Александрович Клементьев. По его раскрасневшемуся лицу было понятно, что перед поездкой он успел приложиться к бутылке.
– Вот вы где! – воскликнул Клементьев.
«Вовремя! – подумал я. – Еще немного, и я не знал бы, куда ее девать. В город одну отпускать ни то ни се – предчувствия дурные, а к себе вести… Нет уж, пускай сами разбираются!»
– Вы все, закончили? – обдав меня водочным перегаром, спросил Клементьев.
– Осталось письменное объяснение получить, – ответил я.
– Завтра допросите, а сегодня мне надо во всей этой истории разобраться. А ну-ка, Света, встань!
Геннадий Александрович придирчиво осмотрел дочь с ног до головы, словно проверял, не