Весело воевали. Но сейчас не до шуток. Это походило на паническое бегство. Спасение жизней…
Наверху, над дорогой показался Черныш.
– Семён! – обратился он к Каретникову. – Там алексеевская конница нашу сотню охранения вырубала! Давайте туда, хлопчики, а то могут с фланга зайти!..
Каретников повернул своих кавалеристов. Лошади поднялись наверх, помчались в открытую степь. Один из махновцев на ходу снял с плеча карабин, передернув затвор, проверил казенник: пусто!
– Васыль! Позычь пару патронов. Видать, тут одной шаблюкой не обийдемся!
– Мо тоби и жинку позычить? – весело ответил Василь, но вытащил из кармана два патрона, кинул их товарищу. Тот ловко, один за другим, поймал их.
– Пульнешь мимо, я тебе самого зарубаю!
– Не стращай! А то я одын патрон на тебе срасходую!
Конница скрылась в степи.
В одном месте махновской колонне все же пришлось пересекать железную дорогу. Повозки с ранеными, пешие, конные взбирались на насыпь, с трудом переваливались через рельсы. Пешие, кто здоров, помогали лошадям. Торопились…
Издалека было видно, как пыхтел, приближаясь, бронепоезд. Ударил выстрел тяжелой пушки… другой… Снаряды вспахивали насыпь все ближе и ближе. Побежали испуганные кони. Побежали люди.
На изгибе пути наводчики бронепоезда увидели колонну, переваливающую через насыпь. Орудия рявкнули прицельно. Полетели в воздух колеса, оглобли, куски тел. Но командиры, зная, что приостановка – явная гибель, гнали лошадей с еще большей яростью. Колонна втянулась в балку. Бронепоезд посылал вслед ей снаряд за снарядом, но они уже не долетали и рвались где-то на склонах балки, среди густых зарослей глёда и шиповника…
Оставшиеся в живых подбирали мертвых и раненых, клали на повозки: и все это деловито, молча, по-крестьянски, без сентиментов.
Война есть война.
– Оставь его, он у нього осколок в голови…
– Все ж таки дома поховаем, а тут в степу шо, собакам оставым?
– Офицерье ж оставлялы.
– То ж офицерье. Им все одно, де лежать. А Гнат в степу родывся, в степу вырис, хай в степу, биля своей хатынкы, и покоиться з мыром.
Отступление…
Крестьянская жизнь на какое-то время превратилась в бесконечную череду уходов, дикой жизни в лесах или плавнях, внезапных нападений и отступлений… Постепенно вырабатывалась привычка к такому образу существования. Уже не казалась пугающей незасеянная земля, ради которой и заварилась чудовищная война, как не казались необычными ранние и неожиданные смерти…
Уходила армия батьки Махно, небывалая в истории армия-невидимка, которая то вдруг зарождалась,