«Но тебе не нужно у них учиться! У тебя есть огромные деньги, десять миллиардов СЕРСов…»
«У меня больше нет этих денег».
«Как то есть, нет? Ты их потерял?»
«Мое богатство больше не исчисляется наличными. Сформирована анонимная корпорация, владельцем акций которой являюсь я. Вложение капитала приносит постоянный доход – что-то вроде миллиона СЕРСов в день, насколько мне известно. Конечно, это все еще большие деньги».
«Об этом я и говорю – тебе, с такими деньгами, нет необходимости самому ввязываться в грязные истории. Если тебе нужно кого-то убить, найми убийц, в конце концов! Найми этого жуткого душегубца, Эдельрода. По сходной цене он с радостью отправит на тот свет родную мать!»
«Любому наемному убийце могут поручить отправить на тот свет меня самого, заплатив еще больше. Но есть еще одно соображение. Я не хочу, чтобы обо мне знали – чтобы знали о том, чем я занимаюсь. Для того, чтобы у меня был хоть какой-нибудь шанс добиться успеха, я должен быть абсолютно неизвестен – незаметен, как призрак. Боюсь, что Институт уже взял меня на заметку, и это огромная потеря».
Алюсс-Ифигения возразила со страстной серьезностью: «Ты одержим, ты маньяк! Ты весь сосредоточился на умерщвлении врагов и ни о чем не беспокоишься, ничем не интересуешься, кроме повышения эффективности своей смертоносности!»
Яростная атака подруги ошеломила Герсена. Ее обвинения были достаточно преувеличены для того, чтобы не нанести болезненный удар; тем не менее, если она верила в то, что говорила – каким чудовищем он должен был казаться в ее глазах! Герсен успокоительно ответил: «Ты говоришь неправду. Может быть, в один прекрасный день ты поймешь…» Алюсс-Ифигения зажала уши руками и гневно трясла головой – ее золотистые волосы болтались из стороны в сторону. Голос Герсена замер. В любом случае то, что он собирался предложить, по ближайшем рассмотрении представлялось маловероятным, даже абсурдным: он не смел помышлять об отдыхе в кругу семьи, о домашнем уюте…
«Что будет со мной?» – холодно спросила Алюсс-Ифигения.
«Я не вправе распоряжаться твоей судьбой или даже препятствовать тебе в чем-либо, – сказал Герсен. – У каждого из нас только одна жизнь – каждый делает все, что может, руководствуясь своими наклонностями и своим чувством долга».
Алюсс-Ифигения продолжала молча стоять, теперь уже собранная и сдержанная. Герсен печально вернулся к себе в номер. В каком-то смысле, однако, он приветствовал эту ссору. Вполне может быть, что подсознательно он хотел привезти ее на Саркой, чтобы показать, в каком направлении будет развиваться его дальнейшая жизнь, и предоставить ей возможность уклониться от участия в этой жизни.
Он был несколько удивлен, когда Алюсс-Ифигения спустилась к ужину – замкнутая и бледная.
В трапезном зале было людно, всюду жестикулировали