Ступая легко, крадучись, поглядывая на деревню, они пошли к реке по самому краю тайги, не выходя на луг. Берданка уверенно тянула вниз, напоминая о подступающей усталости, но Матвей не обращал внимания, до настоящей усталости было еще очень далеко. Шли тихо, дышали бесшумно, отец за всю дорогу ни разу не закурил. Добрались, наконец, до намеченного места. Еще раз осмотрелись, прислушались. В деревне по-прежнему тихо. Воронье опустилось вниз, не кружилось больше. Скорым шагом они двинулись к речке, быстро пересекли ее вброд – талая вода с гор еще не пошла, вода на перекате была не высокой, едва достигая середины голени, так что перешли, не начерпав воды в сапоги. Дальше быстро поднялись к дому деда Власа. Тот уже открыл калитку и встречал их на пороге. Каюр крутился у ног, обнюхивая гостей: от них пахло тайгой. Зашли, обнялись, похлопывая друг друга по плечам. Дед Влас улыбался им как родным, наскучался старик в одиночестве.
Уселись в доме, дед Влас засуетился, вынул из печи чугунок с похлебкой, разлил ее по тарелкам.
– Уж верно голодные, соколики? Чай, в тайге не дом родной, холодно да голодно по весне.
Отец с улыбкой сказал:
– Да где ж голодно, Влас Микитич? Мы ж с собой и скот увели, и птицу, да и тайга кормит.
Дед Влас отмахнулся:
– Знаю я ваш скот, трясетесь над ним, как над торбой писаной. Нате-ка, похлебайте, сварил с вечеру, на косточке мясной, с перловкой да грибочками. Хороша получилась, навариста, – он выставил на стол полные до краев тарелки, соленые огурцы, хлеб. Сам сел напротив, уставившись на них слезящимися от старости глазами. Сдал дед Влас, буквально за эту зиму сдал. Они рядиться не стали, споро принялись за еду, расспрашивая хозяина о житье-бытье.
– Влас Микитич, приходил кто в деревню? – отец шумно отхлебнул густой похлебки, глядя на деда.
Тот сказал:
– Нет, Матвей, не было никого. – Отца он всегда звал просто по имени. – Я по деревне гуляю каженный день, приглядываю. На вашей улице корова подохлая лежит, Васькина. Как он ее проворонил? Страшно в деревне, – добавил он вдруг и вздохнул тяжело.
Матвей оторвался от похлебки, которая и вправду была очень вкусной:
– А отчего страшно, Влас Микитич?
Тот глянул на него с грустью, ответил упавшим голосом:
– А от того, Матвей Матвеич, что дома вокруг мертвые стоят. Смотрят на тебя пустыми окнами как черепа глазницами, и ни звука. Скрипнет где ставня, так сердце обрывается. А когда ветерок, так вообще хоть плачь: воет он в пустых трубах, как волк раненый. И вся деревня как раненая. Или убитая.
Матвей передернул плечами, представив себе эту