Но один раз я потерпел почти полное фиаско. Должно было состояться моё выступление в ДК им. Русакова в Сокольниках. Народу собралось немало, несколько сотен человек. А мне-то что, я трибун! Я за перестройку, я почти демократ! Ага, демократ. Только ведущий, какой-то партработник, объявил, что будет выступать доцент Партийной школы, как поднялся такой шум в зале, что я еле-еле смог остановить человеческий (или нечеловеческий) рёв. Но я всё-таки овладел аудиторией, сказал, что я, конечно, на их стороне, и коммунисты-перестройщики тоже за демократию, и начал рассказывать про решения партконференции. Но надо было понимать, что москвичи были за опального Ельцина и что-то объяснять им – бесполезно. После нескольких «захлопываний», что было тогда очень модно на подобных мероприятиях, я был вынужден свернуть лекцию. Хорошо хоть не побили, а ведь могли!
Здесь я считаю уместным сделать одно отступление, чтобы не создалось впечатление о том, что учась в Партийной школе, а затем работая на кафедре научного коммунизма, я был каким-то ортодоксом. Напротив, моя предыдущая комсомольско-партийная биография привела к абсолютно твёрдому убеждению в порочности существующей практики работы партийной машины КПСС. Я был свидетелем, как эта машина буквально перемалывала судьбы людей. И всеми силами старался уйти от своего запрограммированного партийно-аппаратного будущего, и мне это удалось.
Во многом этому способствовало знакомство с Рудольфом Григорьевичем Яновским, другом моего отца, ещё по совместной работе в Лабинском горкоме партии в пятидесятых, начале шестидесятых, учёным, философом, ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС. Наши взаимоотношения с ним заслуживают специального описания. Я относился к Рудольфу Григорьевичу с большим уважением, мы много беседовали, но меня удивляло то, что он считал нормальным безальтернативные выборы, хотя я уже был уверен в обратном. Благодаря ему я получил доступ к уникальной библиотеке Академии и стал самостоятельно изучать зарубежную социологию, политическую науку, социальную философию. Это были 1983–1985 годы. В 85 году я наконец-то вырвался, как мне казалось, навсегда из цепких когтей партийно-аппаратной машины и был