Стало еще хуже, когда крепкая водка победила молодой организм. Костя, конечно, пил и раньше, но солдатом – впервые. Пить солдатом – значит пить насмерть, потому что солдат должен либо трезво жить, либо умирать. А умирать надо счастливым. Изнанка крутилась и вертелась. Он плакал, и дрожал, и думал, Господи-Господи, все это не со мной.
И пусть сейчас он ехал свободным от армейской близости, что-то екало в нем неприятной казарменной тоской. На каждой долгоиграющей станции казалось, что где-то неподалеку трубит неуместный советский марш, и вялым рассосанным строем топчет первый круг взвод несчастных солдат.
Уже кружило голову, становилось понятно и хорошо.
Он подумал, что не хочет все-таки на эти похороны. И, может быть, не решится участвовать в выносе. Ехал он с другой задачей и готов был на все – лишь бы Летчик знал, что армейские друзья своих не бросают.
Когда на полуночной остановке затащился в вагон форменный типан, выстриженный узнаваемым переходом, с начищенной бляхой и значком классности, Костя подумал, что упился вконец, потому что в дембельском проходе, в этом родном почти армейском лице, он вдруг рассмотрел Летчика. Такой же вытянутый, несуразный, с широченными плечами, выступающими словно крылья из худого высушенного тела.
Костя проследил, как тот занял место на боковушке, следующей за его полкой. Аккуратно, не разбудить бы сопящих пассажиров, бурлящих нездоровым храпом, он достал из вещмешка командирский фонарик. Зажав тот во рту, пустил свет, разобрался с бушлатом и паутиной крепких шнурков.
Разматывая постельную скрутку, пацан случайно зацепил светом Костю и зачем-то кивнул, едва заметно дернув подбородком. Костя в ответ поднял руку с пивной банкой. Обнаружив проступившую улыбку, не раздумывая, спрыгнул.
Скоро они разместились за свободным столом.
Это был, конечно, не Летчик. Но Костя подумал, что смерть творит странные вещи и может изменить людей до такой вот неузнаваемости: до равнодушного туповатого взгляда, сухого голоса, выцветших рыжих волос.
Некоторое время они пили молча. Дембель пил глубокими размеренными глотками. Смаковал и щедро чмокал, растапливая во рту полоски копченого кальмара. Костя узнавал эту радость встречи с гражданкой. Закатанные рукава кителя, расстегнутая пуговица, казалось, весь мир лежал у ног, и алкогольная свобода сама клонила на пол – не пьяной усталостью, а заслуженным отдыхом.
Дембель держал боевое равновесие и лишь после двух или трех достойных глотков дал слабину, заговорил о ненужном.
Говорил, что служил в артиллерии, но как-то неважно прошел отбор и попал в роту обеспечения, где вместо огневой подготовки целый год только и делал, что намывал технику в автопарке, чистил плац, сметая опавшие листья с бордюров, и превращал