Я выходил из комнаты только тогда, когда никого не было дома или когда все спали. Если оставалось что-нибудь съестное, я ел. Если еды в доме не было, то голодал. Тогда же я ходил в туалет и мылся. Помыться было для меня своеобразным ритуалом. Во время мытья я убеждался, что я не монстр, вызывающий страх или отвращение. Две руки, две ноги, два глаза, как у всех, – и я успокаивался.
Возвращаясь в комнату, я проводил время, сидя у окна, съёжившись. При этом я либо спал, либо смотрел в окно, либо мечтал. Я скучал по соседу, и хотелось бы знать, звонил ли он мне. Хотя даже если и так, я не смог бы ответить на его звонок и потому чувствовал безысходность. Сотовый соседа дядя выбросил – разбил о стену, сказав, что, если я не хочу оказаться на улице, лучше не связываться с людьми, близкими к отцу.
Спустя три месяца дядя отправил меня к своей старшей сестре. А она через три месяца отвезла меня ко второй тёте… Куда бы меня ни отправляли, везде моё положение было одинаковым. Лишь с небольшим отличием – периодически я мог ходить в школу. Со временем происшествие на озере Серёнхо потихоньку начало забываться. Всё меньше становилось людей, которые меня узнавали. Я переставал ходить в школу либо по прошествии трёх месяцев (столько я жил в каждой семье), либо когда про меня узнавали в школе. Единственный человек, который жалел меня, была сестра моей мамы. В её доме я даже прожил на месяц дольше, чем у других. Но спустя четыре месяца тётя отправила меня к своему брату со словами: «Совон, прости меня». Я до сих пор иногда вспоминаю слёзы в её глазах и думаю: если бы не её муж, она бы и сейчас заботилась обо мне.
Её муж меня страшно ненавидел. Каждый раз, когда он возвращался домой подвыпивши, он вытаскивал меня из комнаты и бил кулаками, словно сумасшедший. Он отталкивал тетю, пытавшуюся защитить меня, и кричал, чтобы она убиралась прочь вместе со мной. До сих пор не могу забыть слова дяди, доносившиеся из комнаты за день до моего отъезда.
«Ты когда-нибудь смотрела ему прямо в глаза? Ты когда-нибудь видела, чтобы он плакал? У него глаза не меняются, даже когда его ругают или бьют. Он безучастно смотрит на тебя, и это пугает. Это не глаза ребёнка. Он ещё такое натворит! Я больше не могу с ним жить, мне страшно. Завтра же отправь его к своему брату».
Был первый день января, мела метель, прошло ровно три месяца в доме дяди. Когда я уже стоял на пороге, он протянул мне несколько купюр в тысячу вон.
«Ты ведь сам сможешь добраться до дома дяди в Санбоне?»
Я подумал, что, раз я помню адрес, то как-нибудь справлюсь. Я кивнул в ответ. Дядя извинился, что не может отвезти меня туда. В тот день он должен был переезжать, но куда, он мне не сказал. Я закинул на плечи школьный портфель, взял в руку сумку с одеждой, надел шапку и вышел. На улице дул пронизывающий ветер. Из-за снега, который прошёл ночью, дорога была скользкой. Руки мёрзли, а кончик носа ныл,