Опять же сильнейшим влиянием обладала идея божественной и вечной империи Рима. В языческом сознании эта идея сформировалась под действием обширных завоеваний Рима, несомненно, в смутных поисках разумного объяснения столь необыкновенных успехов и столь беспрецедентного могущества. Эту же идею восприняли христиане и превратили в еще более широкую концепцию, добавив к ней мысль, которой были привержены так сильно, о растущем Царстве Христа, которое должно охватить собой весь мир. При этом они заложили основу того, что, по меньшей мере в смысле определенности концепции, справедливо было названо первой философией истории[71].
Рим был для христианина, как и для язычника, основанной Богом империей, которой было суждено существовать вечно. Однако единый Бог занял место языческих в качестве божественного создателя, и его конечная цель, по вере христиан, состояла не в великой политической империи, а в одном великом духовном и религиозном единстве мира, которое возможно только в политической империи. Рим подготовил путь и предвосхитил Царство Христа. Влияние этой концепции на идею христианской церкви как образующей всемирное единство, организованное в едином правительстве, вряд ли можно переоценить. Тот факт, что сейчас мы можем облечь эту мысль в более определенные слова, чем мог даже Блаженный Августин в любом отдельном фрагменте, не говорит о том, что ее влияние не было глубоким, и нет никаких сомнений, что эта «идея Рима» была одной из самых могущественных сил в создании этой концепции необходимого церковного единства в вере и организации, которая является одним из краеугольных камней, более того, единственным основополагающим фундаментом римско-католической монархии.
В тесной связи с этой идеей божественной цели в истории следует, пожалуй, упомянуть возникшую в церкви веру, хотя мы не можем убедительно доказать, что она выросла из нее в особое положение, которое занимал апостол Петр. Более или менее