Национальный образ мира в прозе В. И. Белова. Т. Е. Смыковская

личного участия в войне, своего вклада в общую Победу. Возможно, это присущая герою чуть ли не до самоуничижения скромность, являющаяся одной из особенностей национального русского характера. Может быть, это обусловлено «детскостью», инфантильностью сознания Ивана Африкановича, «пошехонством», которое, несомненно, в нём присутствует. Философия «привычного дела» Ивана Африкановича почти не отличается от действий пошехонцев, героев сказки бабки Евстольи. Поступки Дрынова часто необдуманны, нелепы и влекут за собой, как в случае с внезапным отъездом в Мурманск, трагические последствия. Мир, существующий за пределами деревни, оказывается чужд и непонятен Ивану Африкановичу, он не может противостоять ему, он не умеет с ним бороться. Поэтому, вероятно, и предметы внешнего мира остаются вне зоны понимания и должной оценки героя. Сложность заключается в том, что этот мир не всегда отдалён от Ивана Африкановича временем и пространством, он активно проявляет себя и в родной деревне (Мишка, Митька, Дашка Путанка).

      С иным отношением героев к боевым наградам встречаемся в рассказе «Сон о белых горах» из повествования В.П. Астафьева «Царь-рыба» (1972–1975). На примере Акима и Гоги Герцева автор-повествователь раскрывает разное отношение к медали Киряги-деревяги. У Гоги медаль не вызывает никакого священного трепета, не испытывает он и уважения к человеку, её заслужившему. Герцев находит медали практическое применение: он выменивает её на бутылку у Киряги-деревяги и делает блесну. Поступок Герцева Аким, герой мировоззренчески близкий автору-повествователю, расценивает как последнюю ступень морального падения: «Он точно ведал, кто может решиться у нищего посох отнять. Даже в посёлке Чуш, перенаселённом всякими очёсками, обобрать инвалида войны, выменять последнюю медаль мог только один человек. <… >

      – Ну ты и падаль! – покачал головой Аким. – Кирьку старухи зовут божьим человеком. Да он божий и есть! Бог тебя и накажет…

      – Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе бог!»[42]. Если в «Царь-рыбе» превращение медали «За отвагу» в блесну рассматривается с жёстких позиций автора-повествователя, трактуется как грех, за который человек понесёт наказание, то в «Привычном деле» герой со стороны повествователя не испытывает такого давления. Авторское присутствие в «Царь-рыбе», это не раз отмечалось литературоведами, зримо[43], повествование ведётся от лица автора, что открыто выявляет его позиции, подчёркивает его точку зрения. Автор же «Привычного дела» воздерживается от прямых оценок, он не стремится вынести свой строгий приговор. Да и нужно ли судить Ивана Африкановича, который, подобно ребёнку, поступает так без всякого умысла, в отличие от Герцева? Белов заявлял, что старался не вмешиваться в поступки и слова героев (с самого начала «Привычного дела» автор чётко отделяет свой голос от речи персонажей), не смешивать себя с ними[44]. Это свидетельствует о разности художественных задач, решаемых двумя писателями.