– Что это с ней? – спросил он, когда услышал продолжение: через стену было не разобрать, но Лиза явно что-то напевала.
– Не выносит негативную энергию, – пояснил Андрей.
– Странная она у тебя.
– Сам ты странный, а Лиза – необыкновенная. И главное – моя, понял?
10101
Стех пор как Лиза выучила алфавит, она никогда не переставала писать. В десять она влюбилась в поэзию, а к четырнадцати отдала себя дневнику. Поэтические законы, как и законы впечатлений, казались ей самыми справедливыми. События жизни, увы, не всегда проходили строгий отбор. Выбрав из прошедшего дня одну-две золотые крупицы, Лиза считала, что проделала работу, не дала окружающей жизни, жизни природы, жизни слов случайных прохожих, бесследно утечь. По своему разумению (в чем она, конечно, не призналась бы) она каждый день возводила маленький памятник: памятник жеста, слова, мысли.
Начальница велела написать программу, но какая разница? Пиши не пиши, никто не поверит в силу слов. Их стало слишком много. Будь свободным, будь несвободным, какая разница, ведь от свободы одни трудности, и еще это постоянное чувство, что ты – аутсайдер, вне системы, тот, кто проигрывает по всем статьям. Разве мало информации о загрязненной почве? О пластике? О вымирающих животных? Что им еще нужно? Я не понимаю.
Господи, Кришна, Аллах, кто-нибудь, кто-нибудь, прием! Больно и страшно. На южной свалке задохнулся ребенок. Оказывается, они собираются бандами и ходят туда в масках – кататься на дронах и снимать видосы. Парень упал, маска оказалась некачественная. И это Москва. XXI век.
Наша первая зима вместе была нелегкой. Из-за очередных санкций пропала крупная партия товара, Андрей остался с долгом перед заказчиком. Я работала флористом, моей зарплаты едва хватало на продукты и квартплату.
Часто мы останавливались на углу Покровки и Солянки и поглядывали то на итальянскую закусочную, то на магазин художественных принадлежностей. Ежась от ветра, спорили, купить ли нам пиццу или краски – в том году я много и со страстью рисовала. Иногда Андрею удавалось что-то продать, и тогда он дожидался меня с горячей пиццей, пока я бродила, подбирая нужную бумагу и самые лучшие в мире карандаши.
Моя игра в художника продлилась всего двадцать четыре месяца, но пришлась на самые безденежные годы. При этом я всегда знала, что не буду мастером и что это не настоящее мое призвание, не моя страсть, не моя дорога, но какой-то подступ к призванию, страсти, дороге.
Мне нравилось одинокое время, которое я проводила у холста, я была благодарна, что такое время возможно. Как будто я выключалась из хода причин и следствий и соединялась с теми, кто сто, двести, триста лет назад точно так же смотрел на белый лист, изо всех сил собирая внимание и впечатления, чтобы выплеснуть