Шарль Пеги о литературе, философии, христианстве. Павел Борисович Карташев

едва уловимая гармония прекрасного замысла могут претворяться в последующую устойчивость и непреходящую, как сказал бы Пеги, новизну. В качестве примера поэтичности и красоты философского стиля Бергсона, высоко оцененного Пеги, позволим себе привести следующий отрывок из эссе «Смех»: «Если бы реальность стучалась прямо в наши чувства и сознание, если бы мы могли немедленно вступать в общение с миром внешним и нашим внутренним, я полагаю, в искусстве отпала бы нужда, вернее, мы бы все искусству принадлежали, потому что сердцем трепетали бы в ответ на каждое движение природы. Глаза в союзе с памятью высвечивали бы в пространстве и задерживали во времени неповторимые картины. Наш взгляд схватывал бы на лету скульптурное великолепие античного мрамора в телесных очертаниях беспечной незнакомки. Нам слышна была бы доносящаяся из глубины души мелодия, иногда жалующаяся, порой веселая, всегда самобытная музыка внутренней жизни. Все это вокруг нас и в нас, но звуки и краски размыты, смутны, далеки. Между природой и нашим сознанием колеблется тяжелая завеса, которая истончается, делается сквозящей для художника, для чуткого поэта» (Bergson Н. (Euvres. Р., 1959. Р. 458-459).

      38

      Эту же строку из того же «Послания» почти точно перевел Пушкин в 36-й строфе 5-й главы «Евгения Онегина», но в другом ключе и контексте – добродушной самоиронии:

      …И кстати я замечу в скобках,

      Что речь веду в моих строфах

      Я столь же часто о пирах,

      О разных кушаньях и пробках,

      Как ты, божественный Омир,

      Ты, тридцати веков кумир!

      39

      Péguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. 615.

      40

      Péguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. 624.

      41

      Ibid. Рассуждения Пеги напоминают теоретико-литературные построения Вильгельма Дильтея (1833-1911), стоящего у истоков т. н. «духовно-исторической школы» в литературоведении. Дильтей, проводя мысленные параллели между жизнью человеческой личности и существованием общественных институтов, отмечал уникальное сочетание в одном субъекте или объекте различных влияний и воздействий, что, в свою очередь, говорило философу о неповторимом своеобразии эпох и систем в истории культуры, о «духе» отдельной эпохи – о духе античности, духе средневековья, классицизма, романтизма. Дильтею же принадлежат и идеи необходимости для историка культуры «вживания», «вчувствования» в свой предмет, без чего немыслимо понимание исследователем чужого мира. Подобные мысли, а именно о вхождении внутрь произведения, об «инкорпорировании» в него, об осознании авторского замысла в его формально-содержательном единстве встречаются и у Пеги, в частности в его эссе «Виктор-Мари, граф Гюго», литературно-критическом по преимуществу. Имело ли место непосредственное влияние Дильтея на Пеги или на преподавателей и студентов Эколь Нормаль в 90-е годы XIX века и позже, когда немецкий ученый был уже достаточно известен у себя на родине? Скорее всего нет. Ни имени Дильтея, ни ссылок на