– Встречаются две мамаши: «Как же ты дочку-то отпустила?» – «А чего беспокоиться? Она с девяти лет под надзором милиции…»
Я вежливо засмеялся. Подозвал официанта. Мы расплатились, вышли. Я говорю:
– Ну-с, был счастлив лицезреть вас, мадам.
– Чао, Джонни! – сказала Алла.
– Тогда уж не Джонни, а Джованни.
– Гуд бай, Джованни!
И она ушла в громадной коленкоровой шляпе, тоненькая, этакая сыроежка. А я поспешил в редакцию. Оказывается, меня уже разыскивал секретарь. К шести часам полоса была готова.
Вечером я сидел в театре. Давали «Колокол» по Хемингуэю. Спектакль ужасный, помесь «Великолепной семерки» с «Молодой гвардией». Во втором акте, например, Роберт Джордан побрился кинжалом. Кстати, на нем были польские джинсы. В точности как у меня.
В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, не дожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами…
Рано утром я пришел в контору. Мне была заказана положительная рецензия. Мертвея от табака и кофе, начал писать:
«Произведения Хемингуэя не сценичны. Единственная драма этого автора не имела театральной биографии, оставаясь „повестью в диалогах”. Она хорошо читается, подчеркивал автор. Бесчисленные попытки Голливуда экранизировать…»
Тут позвонила Вера. Я говорю:
– Ей-богу, занят! В чем дело?
– Поднимись на минутку.
– Что такое?
– Да поднимись ты на минутку!
– А, черт…
Вера ждала меня на площадке. Раскрасневшаяся, нервная, печальная.
– Ты понимаешь, ей деньги нужны.
Я не понял. Вернее – понял, но сказал:
– Не понимаю.
– Алке деньги нужны. Ей улететь не на что.
– Вера, ты меня знаешь, но до четырнадцатого это исключено. А сколько надо?
– Хотя бы тридцать.
– Совершенно исключено. Гонораров у меня в апреле никаких… В кассу семьдесят пять… За телевизор до сих пор не расплатился… А потом, я не совсем… Минуточку, а Кленский? Ведь это же его кадр…
– Куда-то уехал.
– Он скоро вернется.
– Ты понимаешь, будет катастрофа. Звонил ее жених из Саратова…
– Из Двинска, – сказал я.
– Из Саратова, это не важно… Сказал, что повесится, если она не вернется. Алка с февраля так путешествует.
– Так и приехал бы за ней.
– У него экзамен в понедельник.
– Замечательно, – говорю, – повеситься он может, а экзамен игнорировать не может…
– Он плакал, натурально плакал…
– Да нет у меня тридцати рублей! И потом как-то странно, ей-богу… А главное – нету!
Самое интересное, что я говорил правду.
– А если у кого-нибудь занять? – говорит Вера.
– Почему, собственно, надо занимать? Это девушка Кленского. Пусть он и беспокоится.
– Может, у Шаблинского спросить?
Пошли к Шаблинскому. Тот даже возмутился:
– У меня было восемь