– Что – коврики? – с трудом проморгавшись, смотрю на тот, что висит над моей койкой. Стены сжимаются, и потолок опускается пониже, чтобы тоже посмотреть. – Что это?
Гном наклоняется к моему уху, едва не уронив на постель свечу, и придушенно шепчет:
– В них путаются сны! Это коврики воруют сны, понимаешь?
Смотрю на цветастую сетку. Сеть. Её ячейки провисают посередине так, что коврик улыбается мне десятками цветастых ртов.
– Коврики, – повторяю я.
Огонек свечи дрожит, тканая сеть посылает мне воздушные поцелуи десятком улыбчивых ртов, шепот Гнома становится оглушительным, над соседней койкой взлохмаченным призраком поднимается завернутая в одеяло Туча и говорит, что ей плохо, что у нее в голове всё взрывается и шипит. Я смеюсь, потому что в голове ничего не может шипеть, а может только пениться. Мой смех – еще громче шепота Гнома, и вместе им так скучно, что непременно нужно позвать к себе «Бом-м, бом-м», и это так здорово, что коврики на стене от радости начинают петь варкские песни, и стучат разбросанные кем-то камчётки, а Туча хочет сплясать, но вместо этого падает на пол. Большая кочка с зеленым хохолком кричит «Кар-раул, кар-раул, не пей бр-ражки!» и бьется головой в окно, и Гном вдруг становится таким маленьким, что больше не может держать свечу. Свеча падает на пол и катится к Туче, чтобы подоткнуть ей под бок одеяло, а кочка не помещается в окно и пинком выбивает двери, вбегает в дом, разделившись на много маленьких кочек с варкскими сигилями в руках, и они тоже должны запеть песни, и тканые коврики им подпоют и пошлют воздушные поцелуи.
– Этот здоровый точно не очнется? – спрашивает свечной огонёк и тут же гаснет, потому что не любит слушать варкские песни.
Я прихожу в себя, когда меня сбрасывают наземь… с лошади? С чердака? Мрак раздери, как же болит голова! Сухо во рту, сухо в глазах, темно, на голове… мешок? Руки связаны спереди.
Поторапливаемый окриками, я поднимаюсь на ноги, шатаюсь, едва не падаю, кручу головой, хотя ничего вокруг не вижу. Мешок воняет пылью и мышиным пометом, трещит голова, болят намятые бока, опухают связанные руки. Меня пинают в спину, указывая направление, подбадривают криком. Иду, спотыкаюсь, потом не нахожу под ногой земли и под многоголосый хохот падаю на шаткое, деревянное. Вокруг плещет вода.
Лодка?
Подбираю ноги, опираюсь спиной о борт. Тут же раздаются новые окрики, потом звук падения и знакомый писк. Туча. Вокруг хохочут. Колпички не слышно. Следом, судя по грохоту, валится Гном, и крики становятся вовсе не восторженными, лодка ходит ходуном, но не переворачивается. Перекликаясь, остальные рассаживаются на вёсла.
Лодка плывет. Мрак его знает, куда. Мы трое сидим у борта, прижавшись друг к другу боками. Когда у тебя на голове мешок, хорошо одно: другие не видят твоего жалко-обалдевшего лица.
Я ничего не вижу и ничего не понимаю. Только одно становится ясно: чего ждали люди у костров, на дороге от посёлка до озера.
Нас.
Незабывание
В